Голые среди волков. Бруно Апиц
темноте Гефель не видел лица Бохова. Какой-то заключенный быстро шел им навстречу из лазарета, нагнув голову, и нечаянно толкнул их. Бохов остановился.
– Ты что, рехнулся? – спросил он погодя.
Гефель поднял руку.
– Дай объяснить, Герберт…
– Ничего не хочу слышать!
– Нет, ты должен выслушать, – настаивал Гефель.
Он знал Бохова, тот всегда проявлял твердость и непреклонность. Они пошли дальше. В груди у Гефеля вдруг поднялась горячая волна.
– У меня у самого дома мальчуган, ему теперь десять лет, – без всякой связи с предыдущим заговорил он. – Я еще ни разу не видел его.
– Сантименты! Тебе дано строжайшее указание ни во что не впутываться. Ты об этом забыл?
Гефель защищался:
– Если эсэсовцы сцапают малютку, ему крышка. Не могу же я притащить его к воротам: «Смотрите, вот что мы нашли в чемодане».
Они дошли почти до лазарета и повернули обратно. Гефель чувствовал, что Бохов настроен непримиримо, и заговорил с упреком:
– Герберт, дружище, неужели у тебя нет сердца?
– Повторяю – это сантименты! – произнес Бохов, сам не ожидая того, слишком громко и тут же понизил голос: – Нет сердца? Речь идет не об одном ребенке, а о пятидесяти тысячах человек!
Гефель шел молча. Он был глубоко взволнован. Возражение Бохова ошеломило его.
– Ладно, – сказал он, пройдя несколько шагов. – Завтра я снесу ребенка к воротам.
Бохов покачал головой.
– Мало одной глупости, хочешь сделать другую?
Гефель разозлился.
– Хорошо: или я спрячу ребенка, или сдам его!
– Ну и стратег!
– Так что же делать?
Гефель выдернул из карманов руки и беспомощно развел ими. Бохов старался не поддаться волнению, охватившему Гефеля. Пытаясь успокоить товарища, он заговорил деловитым, как бы безучастным тоном:
– Я слыхал в канцелярии, что завтра отправляют этап, и я позабочусь, чтобы поляк туда попал. Ребенка ты отдашь ему.
Решение было жестоким. Гефель испугался. Остановившись, Бохов шагнул к нему вплотную и посмотрел в глаза.
– Ну, чего еще?
Гефель тяжело дышал. Бохов понимал его.
Что бы ни случилось, прежде всего надо выполнять свой долг перед товарищами, это было первой заповедью Бохова. ИЛК назначил его ответственным за группы Сопротивления. Мог ли он, Бохов, допустить, чтобы из-за какого-то ребенка военный инструктор групп навлек опасность на себя, а может быть, и на сами группы? Или на весь созданный с такими усилиями подпольный аппарат? А может быть, и на внутрилагерную охрану, которая официально считалась вполне легальной организацией, но, по существу, была отличным военным подразделением? Никогда не знаешь, во что выльется самое безобидное дело. Случай с ребенком может быть первым толчком, и разом обрушится смертельная лавина, сметая всех и все. Такие мысли проносились в голове Бохова, когда он глядел на Гефеля. Он повернулся, чтобы продолжать путь, и печально сказал:
– Иногда сердце очень опасная вещь! Поляк уж сообразит, что делать с