Голые среди волков. Бруно Апиц
пожал плечами. Пиппиг рассердился.
– Чего ты боишься? Если это делается с его разрешения, то теперь он у тебя в руках, господи, Андре, он тебя не выдаст.
Гефель, все еще колеблясь, возразил:
– Если оставим ребенка, Цвайлинг решит, что мы приняли его предложение…
– Даже если и так, не все ли нам равно?
– А если Розе проболтается?
– Этого я держу в ежовых рукавицах, не бойся… – сказал Пиппиг и решительно добавил: – Ребенок остается!
Гефель попытался еще что-то возразить, но Кропинский похлопал его по плечу:
– Ты хороший товарищ!
Гефелю было больно видеть радость этих двоих. Хотя чувство вины перед ребенком онемело в его груди, тем сильнее тяготило оно, когда он думал о Кремере. В растерянности от своей нерешительности Гефель молча засунул руки в карманы и горько улыбнулся.
Воздушная тревога продолжалась. В бараках заключенные толпились у печек, которые согревали только стоявших вблизи, ибо топили скупо. Дополнительное тепло поступало от человеческих тел, сгрудившихся в тесном помещении. Многие спали, облокотившись на стол, – ни шум, ни грохот им не мешал. Лагерь как вымер, просторный аппельплац опустел, у ворот тоже никого не было видно. Лишь на вышках вокруг лагеря часовые, переминаясь с ноги на ногу, поглядывали на небо.
За лагерным ограждением, у казарм эсэсовцев, патрулировали четверо из санитарной команды. Внимательно присматриваясь, они неторопливо шагали от здания к зданию. Сколько же из этих казарм заполнено?
Другая группа ходила по лесу с северной стороны лагеря. Отсюда сквозь деревья хорошо просматривались дали Тюрингии. Под косыми взглядами часовых четверка двигалась вдоль ограды.
У этой группы тоже было задание: найти, учитывая расположение леса и вышек, место в ограде, наиболее удобное для прорыва на случай восстания.
Трофейные каски скрывали пытливые взгляды санитаров. Временами четверка, словно желая передохнуть от наскучившего патрулирования, останавливалась полюбоваться ландшафтом. Однако при этом безобидном любовании «туристы» запоминали ориентиры, прикидывали на глаз дистанции и шепотом, чтобы не услышали часовые, делились результатами наблюдений.
Лишь во второй половине дня дали отбой тревоги. Сирена возвестила об этом продолжительным воем.
Лагерь ожил. Из бараков высыпали заключенные. На кухне загремели бачками, но жалкая похлебка уже успела остыть. У ворот тоже зашевелились, и вскоре Райнебот через громкоговоритель вызвал к воротам отбывающий этап. Услышав приказ, Малый лагерь засуетился, как потревоженный муравейник. Перед «конюшнями» во все стороны сновали заключенные. К этому времени подтаяло, и кишевший здесь люд шлепал по топкой грязи. Старосты блоков и дневальные с ног сбились, стараясь внести в неразбериху хоть какой-нибудь порядок. Люди кричали, толкались, куда-то протискивались, пока наконец после шума и беготни не были сформированы маршевые колонны.
На вещевом складе с выдачей