.
ало-помалу собирались зеваки, несмотря на промозглую погоду, народу всё прибывало. Проезжающие по мосту повозки и разбитые тарантасы притормаживали, и любопытные обступали записывающего на бумаге дознавателя. Молодые барышни вскрикивали, причитали и плакали. Многие сразу опознали любимца женщин, не то лекаря, не то тибетского мистика Матвея.
Покойный Матвей отродясь на Тибете не бывал. При жизни слова чудного не знал, но молчал многозначительно, когда о том спрашивали. Ведь был он мужиком смекалистым, да с хитрецой. А как ещё в ту пору бедному дворянину выжить? Папенька Матвея Сергеевича младшему сыну ничего не отписал, потому что сам с имением управлялся плохо, что приводило большей частью к убыткам. А как отец скончался, в наследство вступил старший сын, который успел получить и блестящее образование, и военные заслуги.
Матвей не получил ничего. В гимназию папенька его не отправлял, отговариваясь тем, что старшему надобно деньги слать – как известно, жалованье у военных небольшое. А Мотька болтался в селе Покровском всем без надобности. Кухарка Авдотья приглядывала за ним, иной раз крынку молока нальёт да краюху хлеба сунет. Жалела всё Матвеюшку: без матери малец растёт, а отцу и дела нет. Грамоте, вон, староста со своими ребятами обучал барчука – видано ли такое?
А когда неподалёку остановился цыганский табор, Матвей всю зиму бегал к цыганам на постой. Те барчука не прогоняли. Пряники медовые и пироги с капустой, которые он в гостинец приносил, детворе по вкусу пришлись. Хорошее время было: песни, танцы по вечерам. Но пуще всего нравились Матвею кулачные бои да разные цыганские хитрости и уловки. В неполные двенадцать лет научился молодой барин, Матвей Сергеевич, как старую кобылу продать будто молодую, подпилив ей зубы напильником. Фокусами обманными овладел и морду набить, коли что не так, тоже мог.
А по весне сбежал с цыганским табором, только его и видели. Ох, и поскитался парень по деревням и сёлам. Сначала с цыганами кочевал, а потом с паломниками по святым местам ходил. Последнее ему больше приглянулось. Святых да божьих людей всегда на Руси привечали, подношения давали – голодным и битым точно не будешь.
Жаль, не успел Матвей увидеть развал Российской империи. В столице-то он оказался, когда весь высший свет захватила мода на мистицизм. Серебряный век катился к концу, и начало упадка предрекало появление всевозможных французских лекарей, тибетских травников и гипнотизёров. Город был наполнен чайными, кружками и салонами, где промышляли не то чудотворцы, не то мошенники.
Артистизм и беспринципность позволили красивому, статному Матвею быстро влиться в ряды этой нечестивой братии. Он умело вёл рассуждения о философии, козырял знакомствами с ректором духовной академии Сергием, архимандритом Феофаном и божился, что скоро будет представлен самой императрице Александре Фёдоровне. Чтобы сойти за умного, иногда подолгу молчал и проникновенно смотрел, применял цыганский гипноз. Дамы были от него без ума. Ведь говорили, что гадать он умеет и будущее предсказывает. И если какая спрашивала его о главном событии своей жизни, тот, ничуть не смущаясь, отвечал:
– Ваше самое главное событие, любезная моя, ещё впереди.
Страсть охочий до женского пола Матвей стыда и совести не имел. Потому легко примкнул к религиозной секте хлыстов, процветающей в Санкт-Петербурге. С этими староверами предавался он оргиям и разврату по ночам. Они считали, что людская проблема – это плоть, потому надобно её истязать, и хлестали себя хлыстами, чтобы в них вселился Святой Дух. Секта была запрещённая, потому что заканчивалось всё это свальным грехом. В религиозном экстазе люди не замечали, как превращались в скотов. Матвей это видел и пользовался этим. Себя особо не хлестал, а бабам грех было не поддать. Проводились их сборища по подвалам и баням. А чуть свет – Матвей Сергеевич в храм. Да, как на колени кинется пред образами, и давай поклоны бить. По ряду несколько часов простоять мог в молитвах да покаяниях.
А между тем, по городу шептаться стали, что божьего человека укокошили изверги проклятущие. И как рука поднялась на святого человека? Правда, другие поговаривали: мол, не зря грехи-то замаливал, поди к хлыстам ходил – вот они его и порешили.
В Матвее удивительным образом уживались грех и религиозность. Он блудил ночью и молился днём, бил земные поклоны и пользовался глупостью местных барышень. Вот такой был мужчина – прохиндей, одним словом. Был да кончился.
Аккуратным почерком записывал всё, что удалось обнаружить, начальник сыскной полиции. Устало поглядывая в сумеречное окно, он вздыхал. Не каждый день попадаются ему такие дела. Уж больно противоречивой личностью оказался этот лекарь Матвей. Да бог с ним.
Я очнулся от тупой головной боли. Господи, как же раскалывается голова, словно кто топором рубанул. Я застонал и, не открывая глаз, попытался ощупать лицо и затылок. Вот же нажрался я вчера – свинья свиньёй, прости Господи. Проводя по затылку, я, матерясь и чертыхаясь, нащупал чьи-то длинные патлы. Вот окаянные, парик на меня пьяного надели, ну я им сейчас… Еле разлепил глаза и дёрнул эту волосню. Боль пронзила с такой силой, будто скальп сдирают. Ой, да что ж это? Приклеили, что ли? Ну я щас вам пошучу! Пошатываясь, поднимаюсь