Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Книга Первая. Сен Сейно Весто
это должно было выглядеть со стороны, если смотреть наверх откуда-нибудь снаружи: как окна. Провалы слепых окон, часть одного из которых целиком занавешена блеклым прямоугольником марли. Пустые глухие темные окна означали, что здесь коротали еще один поздний вечер, изнемогая от духоты лета. Марля шевелилась, чуть заметно колыхалась под давлением сквозняка. Здесь все еще был вечер. Снова вечер. Застарелая знакомая тоска вновь тихонько взялась своей холодной ладонью за мой затылок, так что было уже не вывернуться. Жить хочешь, спросил я себя. Пахло пылью.
На непроглядный рваный горизонт легла пурпурная нить, потом растаяла. За окном совсем рядом сонно и мертво кивали темные пятна листьев, недвижно зависали черточки комаров и колыхались пушинки комаров, пробовавших на прочность стекло и марлю. Потрепыхавшись, одному из них без труда удалось протиснуться сквозь сетчатую чрезмерно ячеистую структуру полотна, которую шевелило давление воздуха: он выровнялся, сориентировался и неторопливо направился мимо книжных полок, мимо меня – куда-то по направлению к безрадостной полосе неприметной картины. Это была не совсем марля.
Тюль, скорее. Светлая, узорчатая, дырявая тюль. По моей спине прошел ледяной озноб. Здесь, в распахнутой стороне небрежно принакрытого легкой шторой окна висел кусок старой зернистой тюли, сквозь которую без усилий проходил комар. Я почувствовал, как затылок с силой сдавливают стальные тиски. Здесь людей не было тоже. Так занавесить окно мог только тот, кто не представлял, зачем на окно вешают марлю.
А безжизненное, пустое пространство продолжало нудно шаркать мне вслед. Гудевший от нестерпимого напряжения слух вырвал из-за спины отзвук шагов.
Лишь один далекий отзвук.
В коридоре было уже сильно заполночь, мертвый рисунок дверей ждал прямо за спиной. Бездонный провал в обшарпанный прямоугольник темноты. Щербатые кирпичи, обнаженный участок голого каменного пола и предчувствие тени на нем.
Под нависший угрюмый ставень дверей выползло далекое, унылое, неживое шарканье ног: кто-то медленно и устало брел без определенной цели – из одной гулкой бесконечности в другую, брел потому лишь, что нескончаемый коридор вел и вел его, не давая ни на шаг отклониться от заданной траектории, увлекая в ночь, неизвестно куда, принуждая в конце концов войти в собственный сумеречный профиль, в окаменевший профиль. И брести мимо.
Это выглядело по-настоящему страшно: долгим разворотом головы, как оцепенелое едва различимое во мраке падение – нечеткий силуэт чужого рассеянного ожидания. Слишком открыто. В дверях всегда слишком тесно. Теперь уже слишком поздно. И он прошел, этот взгляд, не вписавшись в поворот, много мимо и ниже порога. И он ушел, безысходный, так и не успев ударить, навсегда унося с собой этот черный иезуитский профиль, словно весть извне. Словно негромкий выстрел в лицо, заставляющий бессильной ладонью хвататься за что попало и стены с опасением оступиться, уйти в скользкую тьму, прилагая усилия,