Эхо старых книг. Барбара Дэвис
наблюдатель. Всего лишь слежу за событиями с далекого берега.
– Кстати, о дальних берегах. Вы так и не сказали, что привело вас к нашим.
Смотрю в свою тарелку, сосредоточенно вытаскиваю косточки из лосося.
– Разве?
– Да. Вы только заявили, что ищете приключений.
Поднимаю на тебя взгляд с невинной улыбкой.
– Разве не все мы этим заняты?
Ты киваешь, как бы признавая, что я уклоняюсь от ответа.
– И как, нашли то самое приключение?
– Еще нет, но я здесь всего несколько недель.
– Надолго планируете задержаться?
– На данный момент это открытый вопрос. Полагаю, пока не получу то, что мне нужно.
– А именно?
– О нет, давайте не будем повторяться. Спросите меня о чем-нибудь другом.
– Что ж, хорошо. – Ты аккуратно промакиваешь губы салфеткой, оставляя на ней гранатовый след помады. – Давно вы начали писать?
Мои глаза все еще прикованы к салфетке, к отпечатку твоего рта, и на мгновение я глупо смущаюсь. Вопрос задан простой, совершенно безопасный. Такой можно задать на первом свидании. Велю себе дышать ровнее и расслабиться.
– Не могу припомнить, когда этого не делал, – наконец удается мне вымолвить. – Мой отец был журналистом, и я хотел стать таким же, как он. Когда мне было десять лет, он поставил в своем кабинете второй небольшой письменный стол и подарил мне одну из своих пишущих машинок, огромную блестящую черную штуковину, которой я пользуюсь до сих пор. На такой же машинке печатал Хемингуэй. Мой отец был большим его поклонником. Я сидел там часами, набирая всякую ерунду. Потом отец читал то, что я написал, отмечая ошибки карандашом и оставляя советы на полях: «подбирай более сильные глаголы», «меньше неопределенности с эпитетами», «говори только самое важное и предоставь остальное воображению читателя». Он был моим первым редактором и любителем «нашей дорогой старой колонии», как называл Штаты. Вероятно, именно поэтому я сейчас здесь. Отец любил Нью-Йорк, и в его рассказах город выглядел чудесным.
– Полагаю, он ужасно вами гордится.
– Он умер, к сожалению. Почти десять лет назад. Однако мне хотелось бы думать, что отец гордился бы мной, будь он жив.
Твой взгляд смягчается.
– Мне очень жаль.
Это стандартный ответ, когда кто-то упоминает о смерти, дежурная вежливость, но твой дрогнувший голос подсказывает мне, что ты говоришь от души. Потом я вспоминаю, как Голди рассказывала мне, что ты потеряла мать в юном возрасте. Долгая болезнь, не помню какая. Помню только, что она умерла в какой-то частной больнице на севере штата. Это был один из тех фрагментов, которые ты просто собираешь в папку на случай, если в какой-то момент он понадобится для предыстории, но в моем представлении слова о ее смерти никак не связывались с человеком из плоти и крови, потому что тогда ты не была плотью и кровью. Теперь же, когда ты сидишь так близко, что наши локти иногда соприкасаются, та история воспринимается совсем по-другому.
– Спасибо.