Голоса. Борис Сергеевич Гречин
мысленно сказал я себе. Этот человек посылает мою аспирантку за мной шпионить – и меня же ещё пытается выставить виноватым! Вслух я произнёс другое:
«Товарищ Бугорин, а что вы, собственно, на меня орёте? Вы не захотели меня юридически прикрыть, а декан захотел. В чём вы видите проблему? Вам не нравится, что я занимаюсь лабораторией и на своём горбу выслуживаю вам повышение? Давайте вернём status quo! Я распускаю группу, студенты возвращаются к занятиям, получат “энки” в журнал за три пропущенных дня. Я перечисляю в оргкомитет конкурса полученный аванс. Кафедра пролетает мимо президентского гранта. На месте декана с высокой вероятностью остаётся Яблонский. А если Яблонского “уходят” по возрасту, то Балакирев. У вас, чтó, есть запасные комбинации, чтобы на меня так вот орать? Поделитесь ими, будьте добры! Меня от двери класса отделяет пять шагов. Сейчас я пройду эти пять шагов и скажу студентам, что заведующий кафедрой своим распоряжением отменяет приказ декана факультета – здóрово, да? – и прекращает работу лаборатории. Мне сделать так?»
– Вы смелый человек! – заметил на этом месте автор. – Не могу представить себе, чтобы я так разговаривал со своим начальством.
– Видите ли, – охотно пояснил мой собеседник, – и я тоже со своим начальством раньше так не разговаривал! Предпочитал обходиться без открытого противостояния. Но тут было две причины. Меня, во-первых, слишком грубо спустили на землю…
– Да, конечно, – улыбнулся я. – Вы только что были самодержцем всея Руси, а оказались рядовым педагогом.
– Нет, не так! – возразил Могилёв. – Я только что парил в разреженном воздухе мыслей об исторических судьбах России – и грубо, вещественно шмякнулся на прозу злобного быта. Но, главное, рядом стояла староста группы, той группы, с которой мы делали общее дело, и она всё слышала. Это общее дело следовало защищать, а для защиты нужно было стать ершом: маленькой, знаете, но колючей рыбкой, которую не всякая щука проглотит. Впрочем, может быть, я задним числом приписываю себе возвышенные мотивы, которых тогда не имел, кто знает? Когда говорят, что чужая душа – потёмки, обычно забывают, что своя-то – ночь непроглядная…
– И что вам ответил начальник?
– Ничего, представьте себе! Замолчал, и молчал секунд пять.
«Я вас не слышу, Владим-Викторыч!» – почти крикнул я, ещё в горячке этой борьбы.
«Я вас тоже еле слышу! – отозвался он почти таким же криком. – Связь плохая! Залез, небось, в подвал… Ладно, ко мне пришли, не могу разговаривать. После! Всё!»
Он дал отбой.
«Андрей Михайлович! – громко прошептала Ада. – Мне нужно с вами поговорить!»
[16]
– Почему «прошептала»? – не понял автор этого текста.
– Я ей задал тот же самый вопрос: почему шёпотом? – откликнулся историк.
«Так надо! – пояснила староста тем же шёпотом. – Идёмте!»
«Куда?» – не понял я.
«Куда угодно, хоть на улицу. На улицу лучше всего».
«А… группу разве не нужно предупредить о нашем отсутствии?» – растерялся я.
«Ни