Черный принц. Elika Blind
никто не занимается, да и все это мы обсуждаем гипотетически, конечно же, да?
– Да, – быстро кивнула Вейгела, не успев подумать, что, возможно, признаться сейчас было бы лучшим решением. – А что, если вы ошибаетесь? Если на самом деле Модест – это главное звено? Ведь если переполнить нижний сосуд, он по каналу передаст излишек выше.
– Но связь односторонняя…
– Так ли важно, кому принадлежит связующая трубка?
– Но вы старшая…
– Но телом он сильнее!
Лусцио был очень, очень стар, и, хотя в Аксенсореме понимание старости было размыто, – лишенная морщин, она не обладала и флером мудрости, – лекарь чувствовал себя уязвленным необходимостью спорить с ребенком о высоких материях.
– Ваше высочество, – сквозь мягкий голос лекаря прорывалось раздражение, – вы использовали связь?
– Нет.
– Тогда к чему это обсуждение? Я уже обратил ваше внимание на тот очевидный факт, что о связях нам ничего достоверно не известно. Скажу лишь одно: Его Величество не мог бы перенять от вас болезнь, но вполне мог бы проявлять ваши симптомы, и лечить его было бы бессмысленно. Он смог бы вылечиться, только если бы источник болезни исчез.
Лусцио молча собрал свой чемоданчик. Его лицо прыгало, перекатывая из стороны в сторону выражение возмущения и злости, заставлявшее его черты напрягаться, стягиваясь к центру, но руки были по-прежнему бережны и медлительны, и ему понадобилось время, чтобы уложить свои вещи. Поэтому, когда он сделал первые шаги к двери, он уже не был так зол и, по привычке быть внимательным не только в осмотре, но и в общении, оставил Вейгеле несколько теплых слов.
– А все-таки хорошо было бы, если бы вы родились одна, – задумчиво произнес Лусцио в дверях, не столько обращаясь к Вейгеле, сколько отвечая собственным мыслям. – Стольких несчастий удалось бы избежать.
Вейгела не обратила внимания на его слова. Скоро в ее комнату снова зашла Сол. В шуршании ее юбок – нарочито тихом, осторожном, скрывающем крадущиеся шаги, с которыми в дом входит несчастье, – притаилась угроза – твердое, рациональное, взвешенное предложение взрослого, лишенное всяческого чувства, зато надушенное логикой. Королева еще ничего не сказала, но Вейгеле уже хотелось ответить отказом.
Сол присела на самый край стула и в том, сколько благородства и мягкости было в жесте, каким она протянула руку Вейгеле, девочка почувствовала присутствие матери, которую она знала до войны: упрямую, резкую, строгую, не терпящую отказа, и все-таки глубоко больную. Королева смотрела на нее с состраданием, через которое, словно через плетеную паутинку, проглядывало неясное упрямство, придававшее в сущности жалкому, наполненному сожалением чувству жестокость. Вейгеле захотелось выдернуть руку и обтереть, но усилия, которые ей требовалось приложить, оказались бы неоправданно тяжелыми, поэтому она продолжила лежать.
– Вейгела, – вздохнула Сол сочувственно, но при этом как-то радостно. – Мы поговорили с лекарем Лусцио. Он говорит, что единственная возможность выздороветь,