Леди Макбет. Ава Райд
что Флинс не сводит с неё глаз и меж его бровей залегла складка беспокойства.
– Да, – отвечает он сдавленно. – И если канцлер произнесёт священные слова в вашем присутствии, моя рана выдаст нас обоих. Поэтому вам нужно держаться подальше. Любой ценой.
Россиль кивает. Её сердце дико, яростно колотится, словно отдельное живое существо. Она вновь прослеживает взглядом неровный шрам на горле Флинса.
– А твой отец, – спрашивает она сквозь комок в горле, – был ли он доволен?
– Был, – охотно признаёт Флинс. – Он не стал просить прощения за то, что оставил меня в замке, но в следующий раз – он дал мне слово – я отправлюсь на поле битвы вместе с ним.
Уголок его рта вздрагивает в намёке на улыбку. Он снова кажется ей совсем мальчишкой, из-за шрама – даже больше: ужасная рана резко контрастирует с пухлощёким лицом без единой морщинки. Россиль вдруг мысленно спрашивает себя, таким ли взглядом она сама смотрела на отца, стоя перед ним на коленях, умоляя определить для неё иную участь. Склизкое отвращение вьётся у неё внутри, точно минога в бассейне.
«Держаться подальше» оказывается легче, чем она ожидала. Когда Банко приходит за ней и объясняет, что произойдёт – религиозный обряд, тайные слова, жуткое кровопролитие, – Россиль изображает гримасу ужаса и притворяется, что вот-вот упадёт в обморок. О, прошу вас, лепечет она, я не смогу на это смотреть.
У Банко, которому приходится её ловить, недовольный вид, её тело ещё больше обмякает в хватке его твёрдых рук. Заметно, как он размышляет: семнадцатилетняя девчонка, в этих землях недавно, выросла в роскоши, отец её обожал, не видела в жизни ничего страшнее укола иглы. Всё это неправда, не считая возраста и недавнего срока пребывания в Гламисе, но Россиль – хорошая лгунья, а Банко легко поддаётся на эту ложь. Ему и самому не хочется видеть её на ритуале: хрупкую чужеземную жену его лорда, источающую колдовство.
Но, даже избежав встречи с канцлером, Россиль всё равно видит цепочку крестьян из окрестных деревень, которых ведут в зал. Земледельцы с обломками гнилых зубов и почерневшими дёснами, сутулые пастухи, тяжело опирающиеся на посохи, мельники, почти облысевшие от старости. Всех их сопровождают сыновья и внуки – уменьшенные юные копии их лиц. Их загорелые обветренные лица – словно кожа древних свитков. Прищуренные влажные глаза полны страха.
Россиль сидит спиной к стене снаружи залы, камень немного остужает её разгорячённое тело. Так ей слышны приглушённые, невнятные реплики с той стороны. Гневные слова, исходящие из уст её мужа. А потом – пронзительные испуганные мольбы крестьян. Внезапно у Россиль подгибаются ноги. Она сползает вниз, сжимается на полу в комок, подтянув колени к груди.
Страшные картины будущего копошатся в её разуме, будто личинки в гнилом мясе. Возможно, когда канцлер произнесёт слова обряда перед кем‑то из крестьян – скажем, перед этим сгорбленным дряхлым пастухом, – у Флинса действительно пойдёт кровь. Никакого божественного вмешательства: