Мозаика жизни. Ирина Шабалина
единственный, самый дорогой и близкий человек.
Писал, что на фронте тяжело, но они всеми силами стараются остановить врага, что скоро война закончится, он приедет, и будет их свадьба.
Маруся отрезала ещё больше кусочков от своей пайки и сушила, сушила…
Похоронка пришла вскоре после Нового года, который встретили грустно и голодно. Письма тогда уже перестали приходить, и Маруся плакала по ночам и в мучительной тоске и тревоге ждала почтальоншу, заглядывая ей в глаза. Почтальонша, коротко и отрицательно мотнув головой, пробегала мимо, а в тот чёрный день января остановилась возле горестно замершей Маруси и, молча, протянула казённый конверт. Маруся уже не плакала. Наверное, слёзы кончились. Она, так же молча, взяла конверт беззвучно прочитала и, повторяя одними губами :
«Погиб смертью храбрых… Смертью храбрых…» -ушла в свою комнату, присела на стул и словно окаменела. Её подружки плакали вокруг, а она только раскачивалась и повторяла, как молитву: «Смертью храбрых, смертью храбрых…»
Когда принесли её пайку хлеба, она всю её разрезала на кусочки, засушила в печке, и сложила в белый, с вышивкой, пакет…
И на следующий день она не съела ни крошки, а снова засушила всю пайку. Очнулась она только на третий день, когда плачущая Зойка кричала ей:
«Маруська! Очнись! Надо есть, надо пить, надо жить! Для чего ты сушишь сухари? На свадьбу? Какая свадьба, если ты умрёшь с голоду! Сколько похоронок – ошибок! Вдруг он придёт – а ты умерла с голоду! Что он делать будет?!»
Маруся посмотрела на Зою сразу прояснившимися глазами:
«Конечно, ошибка! Конечно, Коля придёт! Он же обещал! И свадьба будет!»
Она схватила кусок хлеба и с сахаром, заботливо подсунутый девчонками и жадно начала жевать, запивая кипятком.
Девчонки обрадовались и решили – тоже помогать Марусе сушить сухари.
Это было, как надежда, как заговор: если насушить побольше сухарей, солдаты вернутся, любимые…
И Николай, и Андрей и Виктор. И многие другие. И будут свадьбы. Много свадеб. А на столах будут – чёрные сухари с сахаром и чай. Много-много кипятка.
Вскоре всё общежитие дружно сушило сухари.
И надеялось, и верило, что они, их солдатики, вернутся.
…А за окнами грохотали взрывы, а фашисты совсем близко подошли к Москве, и уже заняли родное Лучинское. И тощий, длинный фашист ворвался в родной мамин дом и заорал: «Матка! Млеко, яйки!»
Но Маруся пока не знала об этом, потому, что каждый день рыла и рыла окопы под Москвой, остервенело, не помня себя, стачивая в кровь ладони.
И однажды её накрыло взрывом, швырнуло на дно окопа, засыпало землёй.
Еле живую, тяжело контуженную Марусю откопали подруги, увезли в госпиталь.
А потом, навещая в палате, говорили Маше наперебой, что сушат сухари и ждут.
И вскоре – первая радость!
Фашисты не прошли!
Были отброшены от Москвы, отступили, разрушив любимый Ново—Иерусалимский