Кто в армии служил, тот в цирке не смеется.
командующего в новой офицерской столовой, взгляду остолбеневшего комдива предстал залитый утренним солнцем и полыхающий осенним багрянцем кленов, до боли знакомый питерский дворик.
Комдив молча стоял, впившись взглядом в картину. После долгой паузы были произнесены всего три слова:
– Васильева уволить! Завтра!
Вот так Лёха и попал домой раньше всех. К концу второй бутылки разговор вновь повернул на тему Смолянки и Лёха поинтересовался:
– А ты в клуб железнодорожников после этого не заезжал?
В упомянутый клуб я заезжал. Уже ближе к собственному дембелю. Макарыч, которого я туда зачем-то отвозил, проходя мимо огромного панно, изображавшего Ленина в Октябре, вдруг резко остановился, потом отошел к противоположной стене, посмотрел на панно издалека, затем фыркнул, помотав головой, и подозвал меня:
– Видишь солдата рядом с Лениным?
Я вгляделся. С обожанием уставившись на вождя мирового пролетариата, держа в руке винтовку, с абсолютно идиотским выражением лица, на стене был изображен никто иной, как начальник политотдела дивизии полковник Пилипенко! Среди множества солдат и матросов Макарыч узнал немало знакомых лиц старшего офицерского состава и хохотал от души:
– От, зараза! Это ведь тот художник, который в Доме офицеров был! Ну, молодец!..
Лёха погиб, спустя несколько лет после нашей последней встречи. Долгое время у меня на стене висел небольшой акварельный этюд, подаренный им в тот памятный вечер – подернутые голубой дымкой приморские сопки и далеко за ними – бесконечное море…
* * *
Гуси-гуси…Га-Га-Га или По следам Паниковского.
Рассказывать о Макарыче можно бесконечно. По свежим следам, то бишь сразу после дембеля, воспоминаний было на хорошую книгу. За много лет, естественно, очень многое забылось, но самые яркие моменты, тем не менее, остались, и один из них я рискну предложить вашему вниманию:
– П-п-петрович!… От, я шо тебе кажу… У нас в Ужгороде…
– Иван! Т-ты до машины-то дойдешь?… Ик!… Давай пособлю…
– Всё нормально!.. Щас только встану…
Встать, однако, у Макарыча не получалось. Самогонка была отменной, и ум оставался в полной ясности, но ноги повиноваться явно отказывались. Собутыльник его, тоже прапор, но уже отставной, подозвал меня, и в четыре руки мы доволокли Макарыча до машины.
Что за праздник у них был, неясно… Скорее всего, очередной гешефт обмывали, причем, на выпивку и закуску Петрович не поскупился. К самогону был подан огромный жареный гусь, от коего щедротами хозяйки и мне перепал кусок. Макарыч, как заботливый командир, сразу попросил:
– Галочка, ты моего шофера покорми, будь ласка!..
– Покормим, Иван Макарыч! Голодный не останется!..
– Только, смотри, ни грамма ему!..
Я с тоской проводил глазами бутыль, которую хозяйка вытащила из холодильника… Литра два там было точно, и, судя по чистоте содержимого,