Тайна Самаэля. Алишер Арсланович Таксанов
свечением. Возможно, это игра света, но от рисунка исходила странная энергия. Кошкин отвернулся, но я услышал, как он негромко пробормотал себе под нос что-то на незнакомом языке:
– Айко хозено ан ноше тамо. Мка оптимо хано отафле2, – с легким презрением в голосе сказал он, и эти слова почему-то застряли у меня в памяти. На слухе они напоминали арабские или близкие к ним интонации, но я не мог их понять. Ни Сиволапов, ни Корветов не обратили на его фразу никакого внимания, словно она не имела для них значения.
В этот момент капитан-лейтенант Сиволапов, высокий, крепкого телосложения, с пронзительными глазами и волевым выражением лица, нахмурился и бросил мне суровый взгляд. На холодном ветру его густые, светлые усы были покрыты инеем, а обветренное лицо, покрасневшее от холода, выглядело особенно сурово.
– Ладно, Ходжаев, забудь, что я тебе сказал, – сказал он с легким отстранением. – Знаю, странно это слышать от коммуниста. Считай, что я просто дал тебе краткий курс по религиоведению. Понял?
Я кивнул, чувствуя лёгкое недоумение. В тот момент слова Сиволапова и Корветова казались всего лишь занятной, но малопонятной историей. Тогда я не вдумывался в смысл их слов и быстро забыл об этом. Только спустя много лет судьба преподнесла мне сюрприз, и я столкнулся с тайнами, о которых они говорили. Оказалось, что сказанное ими имело значение не только для меня, но и для всего мира. И роль, уготованная мне, была вовсе не второстепенной.
…Пламя было необычным: холодного голубого цвета, оно казалось скорее не пламенем, а неким эфемерным, почти космическим свечением, устремленным из сопла установки. Я держал патрубок, и завораживающее зрелище этого светящегося потока передавало чувство силы, будто я сам контролировал нечто сверхъестественное. Это пламя, казалось, способно изменять суть материи, и я чувствовал себя на пороге открытия, которое могло перевернуть все известные законы физики.
В лаборатории стояла ночь, но жара не отступала, даже в половине первого ночи термометр держался на отметке в тридцать семь градусов. Я намеренно отключил кондиционер, чтобы эксперимент прошел в условиях, исключающих любые искажения. Профессор Бекзод Ибрагимов, седой и чуть сгорбленный, стоял рядом и напряженно наблюдал за каждым моим движением, нервно теребя пальцы. Он словно был в ожидании возможного провала, но не отвел взгляд. Медленно опуская сопло к металлическому бруску, я ощутил его взгляд и готовность к худшему. Однако на этот раз все шло как надо: голубое пламя скользнуло вглубь металла, и твердое тело поддалось, разрезавшись так легко и бесшумно, что казалось, я режу ножницами плотную ткань, а не прочную броню.
Я осторожно коснулся срезанной части – она была холодной, словно не подвергалась воздействию. Танковая броня, которую не брали кумулятивные заряды и даже урановые болванки, разделилась на две гладкие части без дыма, искр и обугленных краев. Я поднял одну из частей и, почувствовав под пальцами комнатную температуру, в
Айко хозено ан ноше тамо. Мка оптимо хано отафле (здесь и далее – приблизительная фонетика арамейкого языка) – Когда надо, Сатана сам вас найдет. И тогда вы поймете, сколько стоит этот мир.