Ворожей Горин – Посмертный вестник. Евгений Ильичев
говорили сами за себя – Совет и лично отец Евгений знали об этом деле нечто такое, чего не знали правоохранительные органы. И это мне казалось странным и неправильным. Не одно ли дело мы делаем? Не призван ли этот пресловутый Совет охранять покой и жизни наших сограждан?
Твердо решив, что в следующий раз палец о палец не ударю, пока священник не объяснится, я кое-как утихомирил свою разбушевавшуюся фантазию. Все равно на одних догадках далеко не уедешь.
За этими мыслями я не заметил, как добрался на другой конец Москвы. Пересев с метро на трамвай, я направился в район, где находилась моя «любимая работа» – так я называл маленькую семейную стоматологию, в которой мне посчастливилось устроиться работать зубным врачом. Почему так? А все просто – стоматология и конкретно это место работы приносило мне не только достаток, но и моральное удовлетворение. Тут я мог работать, как говорится, руками и видеть непосредственный результат своей работы. Тут я чувствовал свою необходимость, видел в глазах пациентов благодарность и простой душевный отклик.
В той же профессии, которую я выбрал в качестве основной, этого всего не было и в помине. Где-то глубоко в душе я уже начал понимать, что терапия и вся эта суматоха, связанная с работой в государственных учреждениях минздрава, не мое. Слишком уж много было в этой работе препонов и запретов. Любая работа, будь-то работа терапевтом или кардиологом, или любым другим специалистом-узкарем, сводилась к тупому повторению «Клинических рекомендаций» спущенных «сверху» минздравом. Само же министерство разрабатывало эти самые рекомендации, ориентируясь на ВОЗ (Всемирная Организация Здравоохранения). Врач-клиницист в нашей стране, по сути, превратился в простого исполнителя чужих рекомендаций. Шаг вправо, шаг влево – санкции, и чаще всего денежные. Никакой самостоятельности, никакого полета клинической мысли, только экономия и слежка за койко-местом. И это еще в стационаре. В поликлинике дела обстояли много хуже. Пятнадцать минут на пациента и адью. Если лечим гипертонию, боже упаси, попытаться разобраться с астмой и все в том же роде. Кроме того, я начал понимать, что нашу медицину убивает бюрократия. Бумажки, бумажки и еще раз бумажки – вот удел рядового врача в нашей стране. Мы больше пишем или отписываемся, нежели больными занимаемся. Но и это еще не все. Больше всего раздражало то, как к врачам стали относиться люди. Да-да, простые люди, как вы или я. Те самые, которых мы лечим, те самые, которых каждый день спасаем. Еще во времена моего детства врач ассоциировался с такими понятиями, как «благородство», «жертвенность», «престиж». Люди, видевшие нашего педиатра на улице, останавливались, здоровались с ней. Справлялись о ее здравии и делах, помогали, порой, кто, чем мог. Времена-то были голодные. Зарплату задерживали месяцами. Кто жил в девяностые на периферии, знает, о чем я говорю. Но даже в те непростые времена врачи были на вес золота, голубой кровью, так сказать. А сегодня врач больше ассоциируется со словом «терпила». Не пошел на поводу у пациента – жалоба. Не улыбнулся или ответил