Дикая карта. Ольга Ерёмина
Москвы вестей нет. Может, и самой Москвы уже нет, и царь Шуйский – только призрак? А вот зима – не призрак, она приближается, холода идут лютые. Вон сколько рябины на ветках! Правда, ту, что в обители, давно оборвали.
Время, видать, кончается. Последние времена грядут. Всё в едином – и плод, и завязь, и цвет. Троица.
Предаться? Вон дедиловского казака в плен взяли. Не латинянин, такой же православный, как и мы. Может, присягнуть этому царьку – да и на волю? Все города вокруг уже присягнули. И архиерейский Ростов, и Переяславль с его полудюжиной монастырей, и богатый Ярославль. А мы чем хуже?
16 ноября 1608 года
Размокшая от долгого дождя земля плохо поддавалась заступам. Но полсотни крестьян под охраной конных ратников упорно ковыряли глину в месте, указанном Власом Корсаковым. Пищальники стояли по кругу, не подпуская никого, и работа шла от рассвета до заката.
Подкоп ни нащупать, ни тем паче перекопать не удалось. Но в стане Сапеги встревожились не на шутку. После обедни заметили, как по Ростовской дороге на рысях проскакал десяток всадников. Видать, с вестью посланы.
Отчего же десяток? Гадали. Видно, небезопасно стало гостям по Руси разъезжать.
На другой день выйти из ворот ради копания уже не удалось: сапежинцы обложили со всех сторон, скрываясь за турами, палили из пищалей. Вновь повисло тревожное ожидание.
О полдень со стороны Ростова в табор на Клементьевском поле протащился длинный обоз.
– Ужо будут вам гостинцы! – насмешливо кричали под стенами. – Своими яйцами срать будете!
Видать, не съестное доставили.
Митрия будто тошнило: тяжко оказалось ждать неведомо чего. Под вечер он нашёл Иринарха: тихий круглощёкий пономарь, позаимствовав у боярского сына палаш, упражнялся на площадке Круглой башни.
18 ноября 1608 года
Едва колокол возвестил обедню, как гром потряс небо и землю: разом пальнули пушки всех девяти батарей на Волкуше и на Красной горе. Народ, чинно собиравшийся на службу, заметался. Звериный, отчаянный рёв потряс обитель. Бросились к церкви Святой Троицы – на пути к ней лежал клирик Корнилий, кровь хлестала из оторванной по колено ноги. Нижнюю часть в сношенном башмаке отбросило в сторону, её чуть не затоптали в суматохе. Подбежавшие отшатнулись, потрясённые. Только Маша Брёхова, сорвав с головы платок, опустилась на колени и туго перевязывала ногу. Митрий остановившимся взором смотрел на быстрые Машины руки, на упавшую через плечо русую косу.
– Подержи! – коротко велела она, приподняв обрубок ноги. Корнилий не пошевелился.
«Неужто и меня так может?» – с ужасом подумал вестовой. Но опомнился, подхватил клирика под плечи, кто-то взял его под целую ногу – поволокли в церковные сени. Положив страдальца у стены, Митрий бросился – найти Машу. Но не смог.
Всполошенный двор огласился ещё одним воплем – кричали хотьковские черницы. Старица лежала на ступенях Успенской церкви – ядро оторвало ей правую руку вместе с плечом. Она не мучилась – умерла сразу.
Наконец Шушель Шпаников,