Наполеон. Дмитрий Мережковский
что главное препятствие в ней же, в самой религии, он уже давно знает. «Христианство несовместимо с государством,– пишет семнадцатилетний мальчик Бонапарт в своих ученических тетрадях. – Царство Христово не от мира сего. Оно ставит верховную власть Бога на место верховной власти народа». «И государя,– мог бы он прибавить. – Оно разрушает государственное единство». [135]
Чтобы соединить две пирамиды мирового владычества, государство и церковь, надо что-то существенно изменить в христианстве. Что же именно? «Я старался не задевать догмата»,– говорит Наполеон простодушно, как военный человек о невоенных делах. [136] Но не задевать догмата было трудно – труднее, чем он думал: ведь к самому существу догмата относится вопрос: кто истинный Владыка мира – Богочеловек или Человек-бог?
Но он все-таки начал это трудное дело: объявил, что нет двух наместников Христа, папы и кесаря, а есть один-единственный – кесарь. По Наполеонову Катехизису: «Бог сделал императора наместником Своего могущества и образом Своим на земле». [137] Только ли образом? Архиепископ руанский, кощунственно играя словом «christos», «помазанник», называет императора «Христом Провидения», «le christ de la Providence». [138]
«Я надеялся управлять папою, и тогда какое влияние, какой рычаг для власти над миром!» – открывает Наполеон «тайну» свою, опять только на Св. Елене, когда уже все кончено и дело проиграно. [139] – «Я управлял бы миром духовным так же легко, как политическим». [140] – «Я вознес бы папу безмерно... окружил бы его таким почетом и пышностью, что он перестал бы жалеть о мирском; я сделал бы из него идола; он жил бы рядом со мной; Париж был бы столицею, христианского мира, и я управлял бы миром духовным, так же как светским»,– все повторяет он это, все возвращается к этому. [141]
Но легко ли это или трудно, все-таки не знает наверное. «Духовная власть государя была предметом всех моих помыслов и всех желании... Без нее нельзя управлять... Но это было очень трудно сделать; при каждой попытке я видел опасность. Я сознавал, что, если бы я принялся за это, как следует, народ меня покинул бы». [142] Раздался бы «свист рыбной торговки».
Хуже всего то, что он хорошенько не знает, что ему делать с папою. Борется железным мечом с призраком. То ласкает, то ранит его. «Пий VII настоящая овечка, совершенно добрый человек; я его очень уважаю и люблю». [143] Это вначале, а в конце: «Папа бешеный дурак, которого надо запереть». [144] И он запирает его сначала в Савону, потом в Фонтенбло.
«Идолом» папа сделаться не захотел. Агнец оказался львом, мягкий воск – твердым камнем, тем самым, о котором сказано: «На камне сем созижду церковь Мою».
«Мы сделали все для доброго согласья,– писал о Конкордате Пий VII. – Мы еще больше готовы сделать, только бы оставили неприкосновенными те начала, в коих мы неподвижны. Тут дело идет о нашей совести, и тут от нас ничего не получат,
135
Napoléon. Manuscrits inédite, 1786—1791. P. 719.
136
Las Cases E. Le memorial... T. 3. P. 251.
137
Rémusat C.-É G. de. Mémoires. T. 3. P. 49—50.
138
Lacour-Gayet G. Napoléon. P. 210.
139
Las Cases E. Le memorial... T. 3. P. 248.
140
Ibid.
141
Ibid. P. 257.
142
Ibid. P. 258.
143
Ibid. P. 254.
144
Napoléon. Correspondence. P., 1858. T. 19. P. 15, 384.