Средняя продолжительность жизни. Максим Семеляк
а железнодорожная промышленность была одной из форм небесного промысла. Во внедачные же времена в квартире можно было прямо с утра разложить слегка обжигающий током рельсовый хворост – это напоминало своеобразное заклинание пространства. Дорога была совсем как настоящая, точнее сказать – она была подлинной. В самом деле, составы на нашем Казанском направлении выглядели какими-то неотесанными бревнами по сравнению с моими желтыми цистернами, хрупкими платформами, болотного цвета вагонами-ресторанами и тяжелым ультрамариновым электропоездом. Тогда я, видимо, впервые и поверил в то, что правильно выстроенная модель реальности теоретически может (а то и должна) быть лучше реальности. Не лучше даже, а наравне. Играя с вагонами, я постигал не меньше, нежели когда ехал в них.
Когда я подрос и прочел у Платонова да Гастева о том, как надлежит влюбляться в паровозы, то подумал о мельчайших совпадениях внутри одной условно коммунистической мысли. Платоновская вагонная антропотехника призвана была преобразовать мир до состояния коммунизма – а я любил строить свою железнодорожную микроутопию на игрушечном материале из страны соцлагеря. Ни в том ни в другом случае ничего не вышло.
За окном совсем поредело. Тревожные тамбурные парни с защемленными скакательными суставами высвободились и исчезли, а поезд мягко остановился на заросшем травой полустанке. Я благополучно пропустил нужную остановку и оказался в точке, где кончаются рельсы – ровно как и в детской железной дороге производства PIKO Modellbahn.
Предпоследнее пиво нагрелось до состояния черной патоки. На горлышке образовался пузырь и держался так долго, что я стал чувствовать себя баварским стеклодувом под гипнозом.
Несколько человек в вагоне, похоже, испытывали нечто схожее. Они остались на местах, как подсадные утки, изображающие интерес к внутренней сути происходящего, или как просто утки, не желающие лететь дальше, вроде тех, что жались зимой к земле у метро «Аэропорт».
В полуоткрытое окно проникла маленькая, как росчерк пера, стрекоза, немного выведя меня из стеклянного оцепенения.
На перроне сидела сумеречная собака, немного похожая на мою утреннюю гостью, и навыворот зевала. Через дорогу стоял одинокий вагон с надписью ДЕФЕКТОСКОП. Вокруг растеклась скучная зряшная явь. Стало похоже на улавливающие тупики по дороге из Ялты в Симферополь – там когда едешь на троллейбусе через перевал, то на случай, если откажут тормоза, всегда можно было нырнуть по дороге как бы вправо и вверх, с надеждой на то, что Бог не фраер, но вратарь. Мы по умолчанию закатились в похожий тупик, будто слеза обратно в глаз, и теоретически могли рассчитывать на подобие откровения, которое как минимум заставит забыть о надуманных делах и маршрутах. Но если таковое и снисходило, то никто ничего не заметил и, соответственно, не забыл.
Минут через двадцать электричка столь же незаметно покатилась вспять, и вскоре