Пионерское лето 1964 года, или Лёша-Алёша-Алексей. Александр Степанов
вирши и стихи,, которые сочиняет главный герой в данной повести, написаны автором.
Ракета взвилась ввысь, выше школы, неожиданно изменила направление ― видимо, оторвался стабилизатор, кувыркнулась, рухнула на капот школьного грузовичка и с громким хлопком взорвалась. Я вжал голову в плечи: сейчас лобовое стекло ― вдребезги! Пороху мы не пожалели. Пронесло. Стекло уцелело. Стадион огласила «вычурная» лексика завхоза школы, который случайно оказался неподалёку. Говорил же Мишке на пустыре ракету запускать, так нет, зрителей ему подавай!
«Действо» продолжилось в кабинете директора. Вспомнили и старые наши грехи, и дустовую шашку, которую мы случайно зажгли осенью в школьном туалете и не смогли потушить. Виновники, Мишка Гудин, Хохлов Игорь и я, не оправдывались и легко отделались ― обещанием тройки по поведению за год. Это было в середине мая. Обещание директор сдержал. Родители, посовещавшись, вынесли приговор: «Поедешь в пионерлагерь. Там под присмотром будешь, подальше от таких же, как ты, друзей твоих ― хулиганов! И нам спокойнее…»
Подумал тогда, кота попросить завести, что ли… Шкодливого. В качестве громоотвода, раз уж брата и сестры нет. Быть единственным субъектом воспитания не слишком приятно. Но вот последний звонок, недельная трудовая практика при школе и… бесконечные каникулы.
Как говорят в народе: «Прошла зима, настало лето, ― спасибо Партии за это!»
Автобусы отправлялись в десять часов, но я вышел пораньше. Ключ от квартиры, как всегда, бросил в почтовый ящик. На лестничной площадке столкнулся с соседкой. Она ходила в булочную и вернулась с пустой авоськой.
– Здравствуйте, Тамара Викторовна, ― поздоровался я. ― Что-то Сергея не вижу.
– Сдал математику. Изложение сегодня пишет.
– Привет ему передавайте!
– А ты никак в пионерский лагерь навострился? ― покосилась она на мой чемоданчик.
– Точно, в лагерь, ― подтвердил я.
– Что ж тебя родители не провожают?
– На работе они.
– То-то же, что на работе…― пробурчала соседка.
Перед тем как пройти через арку дома я ещё раз оглянулся на пустой дворик: вот стол для игры в пинг-понг с забытой сеткой; беседка, вот клумба и кусты сирени. Весной, когда она цвела, такой запах был! В безлюдное пространство двора из открытого окошка несётся песня:
Джиа-майка, джиамайка-а!..
Джиа-майка-а, джиамайка-ааа!..
Зимой в город завезли большую партию грампластинок тринадцатилетнего итальянца, и теперь его песни звучат на каждом углу:
…То лашиато унд жиорно пэр сфугэрэ…
лас уа бока инаридит…
Даже Валентина Терешкова с космического корабля «Восток-6» просила послушать голос Робертино Лоретти. Сегодня его песни слушать некому. Пустой дворик. Кто где… Пусть будет лагерь, в последний раз.
Сбор был объявлен на площади имени Луначарского у Дворца культуры железнодорожников. Идти недалеко. На небе ни облачка. День обещал быть жарким.
У зоомагазина я столкнулся с бывшим одноклассником, Бурцевым Петькой. Он лениво оглядывался по сторонам. Сандалии на босу ногу, ситцевые шаровары и застиранная рубашка, сдвинутый назад козырёк потрёпанной фуражки, папироса «Беломор» со сжатой в гармошку гильзой ― такой он внешне.
В руке у него белый голубь породы гривун с коричневой грудкой. Как я понял, ждёт покупателя. У Бурцева в голубятне и сизари, и даже скалистые голуби есть. Он сам голубятню на крыше барака построил. В конце апреля он бросил школу и вольным оболтусом шлындает по городу. Увидев меня, он сплюнул папиросу и подошёл:
– Печенька, привет! Давно не виделись. В лагерь?
– Угадал, ― подтвердил я и пожал протянутую руку.
– Понятно. Провожу немного.
Мы шли к площадке построений. Он поделился:
– Слушай, подфартило мне по-взрослому. Инспекторша из комнаты милиции на работу устроила. Прикинь, в бригаду коммунистического труда. Помощником смазчика взяли!
– А сейчас что не на работе, если взяли, прогуливаешь?
– С хрена ли? ― взглянул он и объяснил: ― Двухсменка у нас. Мне с обеда до семи на смену. На участке техобслуживания работаю. Аванс уже получил, ― он вытащил из кармана шаровар помятую трёшку и протянул её мне. ― Должок. Остальное позже.
– Убери, тебе нужнее, ― отказался я и недовольно поморщился.
Не занимал я ему, просто поделился, чем мог в своё время. Знаю, живётся Бурцевым непросто. Петька старше меня, ему шестнадцать. В школе за постоянные прогулы его определили в хулиганы и возмутители спокойствия. Я так не считал. А на учёт в детской комнате милиции его поставили не за хулиганство, а за кражу курицы с соседнего барака. Стырил он её от безысходности, чтобы мелких сестёр накормить, когда его мать запила, а отца у него сроду не было. Участковый легко вычислил виновника. Уликами служили перья у крыльца барака.
Конспиратор хренов,