Вслед заходящему солнцу. Петр Викторович Дубенко
гущи которых торчал обрубок мозговой кости. Иван восхищённо цокнул языком и, устроившись на лавке, нетерпеливо схватил ложку. Устинья села напротив. Поставив локти на стол, она положила пухлый подбородок на ладони и с улыбкой следила за тем, как Иван, сначала жадно хлебал щи, обжигаясь и почти не жуя, а потом пытался ножом отхватить от кости большой кусок мяса.
– Ваню-ю-юш? – Тихо протянула она, когда Иван утолил жадный голод, и ложка стала погружаться в котелок гораздо реже.
– М? – Иван продолжал есть, после каждого куска издавая сладкий стон и прикрывая глаза.
– Город-то открылся.
– Угу.
– По реке плоты дровяные пришли.
– Хорошо.
– Да. – Устинья оживилась, но радости на лице не было. – А то, почитай, три года без добрых дров сидим. Все сараи да брошенки стопили, уж свои взя́лись разбирать. Тот старый сруб, что надысь у погорельцев брала, уж к концу идёт. Да и было там… Гнилья больше. Так что… Хоть дюжину плотов бы надо взять.
– Надо. – Согласился Иван, хлебом промокая дно опустевшей посуды. – Так бери.
– Бери. – Устинья всплеснула руками, и грудь всколыхнулась под тонкой тканью. – Встали плоты-то. На Таганской заставе. Мытник тамошний не пущает.
– Почто? – Удивился Иван, не отрываясь от еды.
– Да, поди-ка, разбери. Городит чёрти что, прости Господи душу грешную. – Устинья торопливо перекрестилась. – Про указ какой-то твердит, вишь ли, царёва воля. Бает, деи, для похода на Смоленск много всячины потребно, вот и велено все обозы имать в пользу войска. Дабы ратников снарядить.
– А дрова-то войску на что? Да ещё в походе.
– Вот и я про то же толковала. Ладно, хлеб не пущать, холсты или прочее что. Но дрова-то? – Устинья пожала плечами. – Ан ни в какую. Нет и всё. Вчерась люди чуть на приступ пошли. Оно и ясно. Натерпелись за три года-то. Токмо продохнуть помни́лось, а тут на тебе. До того загорячело, стрельцы в воздух палить стали. А в них камнями…
– Ладно, понял я. – Перебил Иван, зная, что если этого не сделать, Устинья может живописать подробности до самого утра. – Надо то чего?
– Ваню-ю-юш. Я ведь этак по миру пойду. Ежели дров не будет. Потолковал бы ты, а. По-свойски. Как-никак, тоже на царёвой службе. Ну?
Иван вытер лоснящиеся губы рукавом и довольный откинулся спиной к стене.
– Потолкую. – Буркнул он, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло.
Устинья визгнула, вскочила и, перегнувшись через стол, коротко, но жарко поцеловала Ивана в губы. А потом, словно опомнившись, хлопнула себя по лбу:
– Во дурында, блины-то забыла.
Она кинулась к печи, и чуть не бегом вернулась с блюдом, где стопкой лежали блины. Иван разочарованно охнул, положив руку на живот.
– Ну, хозяйка. – Усмехнулся он. – Умела приготовить, не умела подавать.
Устинья рассмеялась, ставя на стол миску со сметаной. Иван, сворачивая верхний блин в треугольник, недоверчиво повёл бровью.
– Это с