Зарянка. Василий Евгеньевич Крюков
всё дальше изучает, читает, слушает и смотрит по сторонам лишь для одного – чтобы рука опять записала. Живопись – это же не масло на холсте, художник верит в то, что живопись – послание человеку.
Недавно я на выставку ходил. Конкурс там был. Один художник победил. Он школу минимализма окончил. А если ты школу эту окончил, если победил, то тебя внутрь твоей работы отправляют. Всю душу в тему вложишь, как потом за ней не отправишься, за душой-то своей? Картина известная. Люди на джипе в Царствие Небесное едут. Собирательные, общие образы наши. Лето. Зима за шлагбаумом. Поля борщевика. Дева оная бежит. Зимняя дорога тянется долгая, водка здешняя уже бестолковая, музычка, на чистяках прописанная, проницает мозг натянутая струночка, и бах – в сиятельных снегах – ракета судьбы. Суд и любовь. Колокол доммм. На снегу – трупы тёмные тех, кого не взяли.
Я русский человек, грузовик вожу отечественный, голубой, в дырочку, жизнь видавший, это не крузак, глухой стук, но потихоньку, помаленьку и на нём же доедешь. Старая-то колокольня затонула, двенадцать всплыло в разных местах. И то, что художник себя среди трупов уложил, это он схитрил. Он всё это увидел, нарисовал, донёс до людей, это доказывает, что его взяли. А то, что среди трупов, так это так у художников полагается.
Из Балаково я родом. Это остров на Волге неправильной формы. Я всё Облаково по берегу на грузовике голубом объезжаю, остановлюсь где-нибудь на шхере: тишина, туман над рекой, россыпь огоньков еле пробивается. Скажет выпь сказочно: бу-у, – и рэпчик тихий, неразборчивый, с дальнего берега польётся. Блалайкой благ, облак, облак, эх, благ, Облаково беспросветное наше. Припев женский: не, не, не, разоблачается небо-о-о. Люблю это, и по кругу, против часовой стрелки, езжу. Балалаюшку люблю, балалаеньку стройную скромную. Подкуёт мне зубилом Левша в гараже гайку ржавую, платиновую влепит, я дальше плыву. Меня не видно – одна гайка плывёт. Наскочу на ухаб – гайка спрячется, и за спиной глухой стук. Круг проедешь не так-то быстро, Матушка медленно течёт, и внутри – круговерть моя тихая, и галактическая плавно рисуется спираль.
Фамилия у меня сказочная – Мюнхаузен, а дело простое: прабабке моей немец поволжский достался, волгадойч, даже раньше, прабабке её прабабки, давным уж давно. Мне в детстве нелегко было с моей фамилией, наверное, поэтому никто из меня толком не вышел, актёр, да и тот непрофессиональный, любитель. У нас в Облакове маленький театр есть, постоянной сцены нет, редкие птицы слетаются там, где локация живописная, и зрители тоже редкие, одни и те же, жёны, дети. Мы в Саратове ставили «Первую пулю», про юного Лермонтова, подростка. В Томске играли «Просперо», притчу о старом духоиспытателе.
Ещё мы мультики рисуем, фрагменты реальности монтируем, склеиваем кусочки в одну историю. Она начинается с Адама, который в первый раз, впервые в своей жизни – малиновки заслышал голосок.
Обнажённый человек с чёрным фломастером на зелёной поляне. Глаза Адама. Он открывает пробку