Дружище. Александр Матюхин
Мама бормотала что-то, наверное, молитву.
Из-за дверей продолжалось:
– Я собираю дохлых кошек! Пойдём, покажу дохлых кошек! Рыжих, чёрных, разных!
– Дам себя потрогать, мальчик.
– Снимем видео, о, какое же это будет видео! Только ты и я. И немножко боли.
– Договоримся, договоримся, мальчик. Я просто буду смотреть. Ничего лишнего.
Папа отпустил его и осторожно пошёл по коридору к входной двери. Игнат хотел крикнуть, что не надо этого делать, что это самый глупый поступок в жизни, что за дверью монстры, маньяки, нелюди – но мама крепко зажала Игнату рот и повторила за папой:
– Просто сиди. Думай о завтрашнем дне.
О том чудесном дне с чёртовым колесом, который не должен заканчиваться никогда.
Папа провернул замок и отступил в сторону, давая двери распахнуться. В тесный коридор хлынул поток людей. Их было много, они торопились, спотыкались, падали, наползали друг на друга, ползли, протягивали руки и продолжали, продолжали наперебой монотонно говорить.
– Посмотри, как я хороша! Дотронься до меня!
– Пойдём, мальчик, нам надо остаться наедине! Иногда я представляю, что кроме нас в мире никого нет.
– Вот! Альбом! Посмотри! Чувствуешь радость?
– Дайте его мне, дайте его мне!
Игнат увидел, что у папы из ушей торчат яркие оранжевые беруши.
В горле забулькало, слова рвались наружу. Захотелось кричать, орать с надрывом от испуга.
– Я знаю, что тебе нужно, мальчик. Я люблю всех детей на свете! Ваш запах!
– У тебя есть домашние животные? Ты когда-нибудь убивал кошек? Травил хомяков?
Мама тоже спешно засовывала беруши. Прикрыв веки, она бормотала молитвы, молитвы, молитвы.
Люди толкались в коридоре, наплывая на Игната многорукой, многоголовой, многоголосой массой. Шёпот смешался с повизгиванием. Завоняло мочой и потом. Где-то разбилась бутылка. Громко заскулил щенок.
Папа отлепился от стены и захлопнул входную дверь, отрезая вошедших от лестничного пролёта. В кухню ввалилась седая женщина с впалыми щеками и прыщавым лицом. Оказавшись ближе всех, она победно вскрикнула, в два шага оказалась возле Игната и крепко схватила его за голову тонкими согнутыми пальцами.
– Вы как карамельки! – зашипела она, улыбаясь. – Невинные карамельки с чистой душой! На палочке! Люблю вас.
Влажный холодный язык дотронулся до лица Игната и медленно, словно слизняк, прополз от скулы до носа.
Игнат дёрнулся, бросил на маму перепуганный взгляд. Мама лихорадочно трясла головой. Лицо у неё было белое-белое, как маска.
– Можно, милый, сущий на небесах, можно! – Бормотала мама.
И тогда Игнат открыл рот и позволил дурным словам подняться по горлу, цепляясь коготками, и вырваться наружу.
Голова женщины с сухим треском вжалась внутрь, словно смятая пустая алюминиевая банка. Вывалились глаза, рассыпались зубы, на лицо Игната брызнула кровь, вперемешку с чем-то зелёно-жёлтым. А затем вся эта толпа в коридоре начала изменяться.