Седьмое колено. Алиса Котова
поморщившись при слове «обед»: тошнота опять подкатила к самому горлу, едва не выплеснулась наружу – муторно стало, противно.
– А-а-а! Вон оно што! – закатила глаза к небу Серафимовна. – А твой-то где?
– В поле, – ответила Елена и тут же поняла, что чего-то недоброе принесла на хвосте старуха. – Чего пришла, говори быстро?! – потребовала, повернувшись к ней резко.
– Да я ничего, – завиляла хвостом Серафимовна. – Я просто так зашла, проведать. И Санька твой вон опять гусей моих гонят вдоль дороги – как же им жир-то нагуливать, когда он их гонят с утра до ночи…
– Говори, чего пришла? – склонилась над ней Елена, статная и сильная. – Или иди, откуда пришла!
– Не больно-то гостям рада ты, Елена, – сказала, поднимаясь с табуретки, Серафимовна, – а я ведь как лучше хотела – упредить. Уж все знают… Вся деревня кости им перемыват. Вон ни стыда у него, ни совести, ни благодарственности никакой… Жена с дитями да с коровой целый день тягается, а он с Веркой на Русалочьем озере прохлаждается… – И старуха растворилась за дверью, как и не было ее вовсе.
Елену будто кипятком ошпарили. Она вспомнила Верку – молоденькую девчонку с дальней стороны деревни, есть ли ей шестнадцать-то? Не могла припомнить точного возраста Елена. Зато помнила, как смеется задорно, какие ямочки на ее щеках, какая коса у нее жгучая черная прыгает по спине – извивается, будто живая…
Елена подошла к маленькому замутненному зеркалу, висевшему под образами, удивилась своему отражению. Какая-то измученная немолодая баба стояла перед ней – растрепанная, бледная. С выцветшими ресницами, лицо усыпано веснушками от солнца. Взгляд усталый, как у побитой собаки. Она сравнила свое отражение с большим досвадебным портретом, висевшим тут же, на стене, – как два разных человека, непохожих даже.
Схватив платок, Елена помчалась к озеру. Старуха была права: раздвинув ветви плакучей ивы, она увидела картину, которая во все времена начинала новый отсчет жизни в женском естестве. Елена едва удержалась на подкосившихся вмиг ногах. На траве, обнявшись, лежали двое: ее Павел и та самая Верка-разлучница. Черная расплетенная коса разметалась по траве, по ней ползла крупная божья коровка…
Елена разделась и, прячась за ветвями ив, тихонько ступила в озерную воду, охладила пылающее тело, поплыла в заводь. Там воронка, омут черный, туда страсть как захотелось нырнуть, скрыться, уйти навсегда… Пока плыла, желание утопиться сменилось другим, более праведным, как мыслила тогда Елена. Она заметила, что Верка, отделившись от Павла, поспешила к воде. Не стесняясь, скинула с себя одежду и, ослепив бесстыдно своими прелестями на миг и Елену, и Павла, плюхнулась в воду. Завизжала, разбрызгивая ее, и погребла быстро-быстро, по-собачьи, в сторону Елены – к омуту. Павел тоже начал раздеваться на ходу, да запутался в штанах. А когда выпутался, Веркиных зазывных взвизгов слышно уже не было. Напрасно он искал ее и на суше, и на воде, нырял и подныривал под коряги – девушка как в воду канула. В нее она и канула…
Пришел он домой под вечер – мокрый и серый, места себе