Несвоевременность. Ольга Савчук
же есть?
Он кивнул.
– Если они хоть на что-то годны, нарисую вам дополнительную пятерку в прошлой четверти.
Она потыкала в кнопки калькулятора.
– У вас тогда четверка выйдет, а я почувствую себя хоть не меценатом, но, скажем так, наставницей юных деятелей искусства.
Она улыбалась спокойной доброжелательной улыбкой. Илья всегда ее недолюбливал: ему казалось, что она отчаянно пытается показаться своей в доску. Однако он знал: есть ученики-холопы, и учителя, взиравшие с крепостной башни, и как бы мило последние ни улыбались, стена была непреодолима. И вот ему бросили откидной мостик.
– Спасибо. – Он сухо глотнул.
– Да пока еще не за что.
Она хмыкнула.
– Можете идти.
Тот незабываемый вечер он провел за перелистыванием тетрадок в поисках стихов, что можно было ей показать. Одни слишком матерные, другие – слишком личные, третьи теперь, спустя месяцы, казались ему детскими: так, строчки, накаляканные, чтобы выпустить пар. В конце концов, он отобрал три стихотворения – большую поэму о летнем дожде, затопившем их городской пруд, небольшое стихотворение о собаке своего детства и пару строф, посвященных Курту Кобейну. Он старался скрыть дрожание рук, передавая ей листочки.
– Да вы садитесь.
Она сама устроилась за первой партой и указала подбородком на стул подле себя. Глаза нырнули в текст – по ее лицу невозможно было прочитать, что она чувствует. Илья забывал дышать: он впервые показывал тексты кому-то, кроме бабушки и двоюродной сестры. Арина Ивановна отложила листочки в сторону и почесала переносицу.
– Ну вот что. Четверку я вам нарисую, как обещала. Стихи… перспективные. – Голос у нее был задумчивый, вся преподавательская чеканность и весомость из него ушла, она как будто сдувала слова с серебристой головки одуванчика, и они летели в него, щекоча пушок на юных щеках, в каждом – сбывшееся желание быть услышанным. Его метафоры были интересными для его возраста, ритмы очень живыми, ей нравилось, что он слышит сонорную звукопись и держит ее в строках, но, однако… Она записала на листочке несколько имен.
– Вот этих авторов вам нужно почитать. И послушать стихи на их песни. Доработайте то, что сегодня принесли…
– И снова показать?
– Вы удивитесь, но нет. Дальше сами.
– Это же… ну, не школьная программа.
– Это гораздо важнее школьной программы. – Она вздохнула. – Мне хотелось бы, конечно, чтобы вы любили Гоголя не меньше «Ред Хот Чили Пепперс», но вряд ли я могу здесь что-то сделать. Любви невозможно научить.
– Вы тоже любите «Ред Хот»?
– Я – нет. Но вы ведь их пели на Новогоднем концерте. Наверное, по любви?
– Ну да.
– Ладно, идите. И будьте добры, хоть одним глазком почитайте произведения на следующую четверть.
Она вздохнула, пересела за свой стол, и магия исчезла. Она снова была молодой учительницей, старающейся заинтересовать детей предметом, а он – троечником, глядевшим в окно и думавшем о своем, проигрывавшим