Змеелов. Даха Тараторина
злюсь, – буркнула девка. – Ерунду не мели. Подай вон ковш.
Звенигласка продолжила:
– Тебе ажно глядеть на меня невмоготу.
– Ну гляжу ж как-то, не померла пока.
Звенигласка стиснула ковш тонкими пальцами, но не отдала, а неуклюже опустилась на лавку.
– Мне иной раз кажется, что померла… – Она вскинула на подруженьку ясные синие очи. – Что день за днём умираешь, когда меня в своём доме видишь.
Ирга фыркнула:
– Да разве ж это мой дом? Это теперь ваше с Василём гнёздышко, а я… приживалка.
Она быстрым шагом пересекла предбанник, взялась за ковш, но Звенигласка вцепилась в рукоять так, что пальцы побелели.
– Неправда! – крикнула она. – Никто такого не говорит!
– Ты, может, и не говоришь. Ты одна, может, только…
Ирга рванула ковш на себя, но Звенигласка и тут не отпустила.
– Кабы не ты, я б давно утопницей стала. И… – она сжала локтями необъятный живот, – и Соколок тоже стал бы!
Ирга отшатнулась. Задела и перевернула вёдра, сама едва не упала.
– Вы что же… Имя уже ребёночку дали?
Звенигласка зарумянилась.
– Вчера к Шулле ходили. Она живот помяла и… мальчик будет. Наследник.
– Наследник, – горько повторила Ирга.
А в глазах потемнело. Ничего в этом доме у неё не осталось. Ни лавки у печи, ни сундука девичьего, чтоб ни с кем делить не пришлось, ни… брата. Всё отняла у неё Беда. Беда, которую Ирга сама же в избу и притащила, как Лихо на шее.
– Ирга? Ирга, серденько!
Верно, страшен стал у Ирги лик, раз ятрова подскочила, невзирая на пузо, за руку её к лавке подвела да холодной водицей на темя плеснула. Опустилась на колени, всё в глаза норовила заглянуть, прочитать в них что-то. В ушах у Ирги звенело. Ничего-то у неё, у кукушонка, не осталось. Ничего!
Она оттолкнула ятрову.
– Наследник?! – взревела Ирга. – Наследник у вас? А что он наследовать-то будет? Дом, прадедом моим, моим и Василька, построенный? Бабкин убор? Платья материны? Всё забирайте, всё! Ты и ублюдок твой нагулянный! Пусть от нашего рода вовсе ничего не останется!
Ирга выскочила во двор. Звенигласка – за нею. И очи её сияли пламенем, какового прежде у ятрови Ирга не видала.
– Не смей так про моего сына! Рот свой поганый помой, прежде, чем про него такое… Василь ребёнка своим зовёт!
– Василь сызмальства сирых да убогих привечает, а ты и рада стараться! Помяни моё слово, родишь ублюдка…
– Рот закрой!
Звенигласка схватилась за прислонённую к стене бани дощечку. Как есть убьёт! Но девки так и не узнали, хватило бы у той духу замахнуться или нет. Потому что под дощечкой сидела гадюка. Чёрная, как смоль, не сразу углядишь. Звенигласка и не углядела: солнце уже клонилось к закату, глубокие тени очертили дома, а в тех тенях прятались змеи. В Гадючьем яре гадюк не боялись. И этой, в три пальца толщиной, свившейся кольцами, быстрой, как стрела, Ирга не убоялась бы тоже: всем известно, что первой змея не нападёт. На Иргу