Потапыч. Павел Беляев
деле просто фамилия тихой стояла первая в списке детей на этаже. Но об этом мы узнали гораздо позже.
После обеда нас разогнали по палатам и объявили сон-час. А сразу после этого из палаты вызвали Глюкера и тоже куда‐то увели.
Мы с Мишкой сбились перед столом и провожали его с такими лицами, будто уже не надеялись увидеть. Он оборачивался и жалобно смотрел на нас.
И на этом безумие только начиналось.
Минут через пятнадцать-двадцать – не больше – после того, как увели толстого, в больницу нагрянули санинспекция, Роспотребнадзор и ещё какие‐то ребята в костюмах химзащиты.
Сначала они с крайне деловым видом перевернули весь этаж в поисках каких‐либо следов насекомых или грызунов и, разумеется, ничего не нашли. Мы знали как минимум об одном железном доказательстве присутствия здесь крыс – перекушенный провод телевизора. Но телик таинственным образом исчез из игровой и по официальной версии отправился на ремонт после повреждения кинескопа. Что кто‐то перегрыз сетевой кабель, врачи, все до одного, отрицали.
Инспекторы переговорили с нами. Разумеется, за неимением поблизости наших законных представителей, в присутствии лечащего врача. Который смотрел так, что было страшно говорить о тех, кто жил в стенах, и мы в основном ограничились рассказами о неких звуках, природа которых нам неизвестна. Про тараканов, что разгуливали в палате девчонок, вообще не сказали ни слова.
Самым жутким был момент, когда допрашивали Миху (а иначе и не назвать), в стене пронеслось несколько тварей с ужасным, пронзительным писком. Никто из взрослых и ухом не повёл.
Мы с Михой красноречиво переглянулись.
Взрослые их в упор не слышат, а значит, это точно никакие не крысы.
Когда привели Глюкера, то забрали меня.
Оказывается, после вчерашней истерии к нам в больницу нагрянул психотерапевт или психиатр – всегда путал этих товарищей – и теперь допрашивал всех нас, чтобы разобраться в происходящем. Однако ощущение складывалось такое, что его интересует всё, кроме вчерашней ночи.
Например, этот умник подробнейшим образом расспрашивал меня о детских страхах. В смысле о том, чего я боялся лет в семь-восемь. О том, какие у меня отношения с родителями, хватает ли их внимания и есть ли родные братья и сёстры. А дальше пошло про сверстников и так далее.
Короче, судя по вопросам, этот дяденька не допускал даже мысли о том, что санинспекция приехала не зря.
Какие выводы он там сделал, допросив всех нас, – фиг знает.
После психиатра был нарколог. Он взял какие‐то мазочки, проверил вены и выдал прозрачную баночку для мочи. Потом записал мои данные и выпнул вон.
Дальше меня привели на энцефалограмму. Там была очередь, и меня посадили седьмым. Все были ребята с нашего этажа – Глазкова, Маслов и Тим, но с ними я практически не общался. Поэтому почти всё время, пока не пришёл мой черёд, я ни о чём и ни с кем не говорил. Но это не значит, что ничего не узнал.
Очередь – странная штука. Пока ты в ней, время как будто начинает медленно