Алтай. XXI век. Проза. Группа авторов
с попутной подводой. – Температура ушла, а с ней и бред, и судороги, но состояние все равно тяжелое. Никакого воспаления не обнаружено.
Иван Матвеевич фельдшерил у них еще с двадцатых годов, все жители района знали его, да и он помнил многих. Когда-то Иван Матвеевич вытащил, спас от смерти ее брата Васю, нынешнего бригадира Василия Абрамыча.
– Что ж это? Одно у меня, малохольной, дитя… – жалобно вопрошала она.
– Возможно, истощение. Недостаток какого-то важного элемента в организме. Непонятно другое. Непобедимая апатия. – Иван Матвеевич заметил недоумение на лице Прасковьи и пояснил: – Безразличие, нежелание помочь себе выздороветь.
Испуганной походкой Прасковья пошла в палату к дочери.
Руди переживал страшные дни. С ними можно было сравнить лишь те, когда заболела и умерла в больнице его мать. Ариша не поправлялась, а он не имел права покидать деревню без разрешения спецкомендатуры, и танте Эмма умоляла его дождаться разрешения. Она стояла посреди прихожей, где когда-то впервые увидели они сидящим на полу Кольшу, и быстро растерянно строчила:
– Они тебя расстреляют или зашлют, где Кузьма телят не пас!
– Потому что Макар пас, – насмешливо сказал Руди, он привык таким образом поправлять тетины ошибки, когда она говорила с ним по-русски.
Танте Эмма все чаще переходила на русский язык – ведь и на колхозных работах, и дома постоянно звучала русская речь.
– Ага.
Она улыбнулась и, едва дотянувшись, вдруг нежно погладила плечо Руди. Тетя любила его, заботилась, но никогда не нежничала, и Руди напрягся.
– Я слышала, как Паня кричала, что не хочет смешивать свою кровь с нашей. Я тоже не хочу с ее дурной кровью смешиваться. Отстань ты от этой девочки. Ей всегда придется выбирать между тобой и матерью. Понимаешь?
Его тетя, никогда не сдающийся человек, на этот раз решила отступить.
– Сегодня встретила ее, спрашиваю: «Прасковья, а любовь, какой она национальности?» А она говорит: «Смотря с кем свяжешься. А то можно и негра родить». Я ей прямо сказала, что она погубит свою дочь.
Руди с удивлением посмотрел на лицо танте Эммы. Карие, всегда будто улыбающиеся глаза ее сверкали беспощадным гневом.
Он направился к двери.
– Руди, – окликнула его танте Эмма, – она ведь донести на тебя может, оклеветать. Что я родителям твоим скажу, если и тебя не сберегу?
Руди оглянулся на пороге.
– Что можно сказать мертвым?
– То же, что и живым! Я всегда с ними разговариваю, – воскликнула танте Эмма.
– Тогда скажи, что у нас все хорошо.
На следующее утро он вышел раным-рано из дома и прошел до районной больницы все двадцать два километра пешком.
Ариша лежала на кровати у окна, к которому склонялся светлокорыми ветвями молодой тополь.
Волосы острижены, лицо обрезанное, бледное до прозрачности. И руки лежат поверх одеяла безвольно и обреченно. Он не сдержался, взял ее ладонь в свою.
– Привет, стригунок! Я тебе яблоко принес, – и вынул