Избранные сочинения в пяти томах. Том 1. Григорий Канович
выгребал ложкой из тарелки нашпигованную изюмом кашу.
Однажды, когда я вытирал гусеницей руки, Юзефа сказала:
– Пан ест паразитем.
Я вытаращил глаза, и Юзефа перешла на ломаный еврейский.
– Совести у пана нет, – проворчала она. – Разлегся пан и лежит.
Я покраснел, оттолкнул тарелку и повернулся к стене. Прощай, мягкие, как облака, подушки, сладкий, как сон, изюм, и яичницы, и яблони за окном, надевающие белоснежные душистые ермолки! Я вскочил с постели и бросился искать свою одежду. Мне не терпелось сбросить пижаму Шимена – меня облачили в нее в первый же день – и бежать куда глаза глядят. Я заглянул под кровать, ткнулся в шкаф Шимена, но моей рубахи и штанов не было. Тогда я открыл окно, забрался на подоконник и спрыгнул в сад на мокрую, еще студеную землю.
Я, наверно, улизнул бы, если бы не открылась калитка и не вошел доктор Иохельсон.
– Кто тебе разрешил выйти на улицу? – строго спросил доктор.
– Никто.
– Сейчас же марш наверх!
– Никуда я не пойду.
Холодная земля обжигала пятки.
– Что случилось? – шагнул ко мне Иохельсон.
– Ничего. Я не паразит. Вы сами меня к себе перевезли. А пижаму я вам верну. Не нужна мне ваша пижама, и уколы не нужны, и каша…
– Пойдем-ка, голубчик, наверх. Там разберемся.
Иохельсон взял меня под руку, и гнев мой растаял, как первый ледок.
– Юзефа! – сказал Иохельсон наверху. – Согрейте, пожалуйста, воду. С такими ногами в постель нельзя, – и он показал на мои грязные ноги, на заляпанную весенней жижей пижаму. Движения его были размеренны и неторопливы, а из-под очков струилось сияние усталости и доброты, самое прекрасное на свете.
Когда Юзефа принесла воду, Иохельсон как бы невзначай обронил:
– Спасибо, пани. А теперь, будьте добры, извинитесь.
– Перед кем? – не сообразила та.
– Перед паном.
– А я перед паном не провинилась.
– Если вы не извинитесь, я буду вынужден вас уволить, – не повышая голоса, произнес Иохельсон. – У нас в доме нет паразитов. Запомните.
– Слушаюсь, пан доктор, – промолвила Юзефа и, не глядя на меня, промычала: – Прошу прощения, пан… Вода не слишком горячая?..
– Самый раз, – ответил я и забрался в постель.
Доктор Иохельсон почти не бывал дома, он целый день без передышки мотался по округе, забирался в самые глухие места и всегда возвращался усталый и постаревший, в задубевшем дорожном пальто и чудной, из кроличьего меха, шапке. Кучера у Иохельсона не было. Он сам правил саврасой лошадью, запряженной в потрепанный возок. За саврасой, как и за всем в доме, присматривала Юзефа, она ее выпрягала и запрягала, чистила скребком и даже водила к кузнецу Пранцишкусу. В Бога Иохельсон не верил, в синагогу не ходил, и потому набожные евреи редко приглашали его к себе и считали чуть ли не выкрестом.
– Поправляйся, – сказал он и добавил: – Нынче надо быть сильным.
По правде говоря, мне было стыдно перед Иохельсоном.