Браунинг. Ян Конов
на улицу, а Степан тем временем взял балалайку и стал перебирать струны. Немного побренчав, он поднял глаза на Колю и спросил:
– А ты правда, поэт? – и, получив утвердительный ответ, продолжил, – Поэтов уважаю, вольные люди. Почитай что-нибудь.
Прикинув, какой из его стихов может понравиться лиговскому пролетарию, Коля решил зачитать ему свое шуточное стихотворение, написанное к прошлой Годовщине Революции:
По Дворцовой площади, по грязи осенней
Шли балтийцы весело, шли они на Зимний
Не сгибаясь шли они, прям на пулеметы
Против них стояли здесь юнкерские роты
Разбежались юнкера, испугавшись трёпки
С ними Керенский бежал, притворившись тёткой.
Услышав последнюю строчку, ребята хором прыснули со смеху, представляя, как перепуганный Александр Федорович в женском платье обгоняет и расталкивает бегущих юнкеров.
Полчаса спустя во двор зашел Ахмет в сопровождении тощего нервного парня в соломенной шляпе и двух симпатичных девушек провинциального вида. Подойдя к столу, татарин поставил на него две бутылки водки, буханку хлеба и пучок лука. Новый знакомый представился Христофором, его спутницы – Нюрой и Марусей. Христофор был москвич, недоучившийся студент, в Ленинград переехал несколько лет назад, скрываясь от долгов и уголовного розыска. Христофор нигде не работал, ночевал, где придется, со Степаном и Ахметом познакомился больше года назад в одном из притонов. Его подруга Нюра и ее односельчанка Маруся были приезжими из Тверской глубинки и работали на фабрике «Красное знамя».
Снова по кругу пошел стакан, на звон которого из арки приковылял Серафимыч. Вновь каждый говорил тост, осушая стакан, и закусывал хлебом с луком. Под веселую трель балалайки ребята заигрывали с девушками, а те в ответ кокетничали и весело хохотали. Серафимыч ушел к себе в дворницкую, из-за двери которой вскоре раздался его протяжный храп. К концу второй бутылки парни совсем опьянели, но на столе откуда-то появилась табакерка с марафетом, и пьяная сонливость сменилась кокаиновой эйфорией: всё вокруг стало ярким и красивым, и темы для разговоров пошли более возвышенные и откровенные. Коля взобрался на жестяной козырек входа в подвал и, размахивая руками, декламировал оттуда стихи, а Степан аккомпанировал ему на балалайке. Девушки, особенно Нюра восторженно слушали молодого поэта и громко ему аплодировали, прося прочитать еще. Данное зрелище крайне раздражало и без того излишне раздражительного Христофора: глядя, как его пассия рукоплещет и смотрит влюбленными глазами снизу вверх на взобравшегося на крышу подвала Колю, он все больше злился и распалял свою до крайности расшатанную нервную систему. Периодически Христофор хватал Нюру за руку и театральным шепотом призывал пойти погулять в другом месте, но она от него грубо отмахивалась. Когда же ревнивец перешел с шепота на фальцет, то Степан в грубой форме предложил ему «отстать от девки и не мешать людям слушать искусство». Христофор знал крутой нрав Степана не понаслышке, поэтому