Ванька Неприкаинный. Игорь Попов
сукну епанча (то есть такой же вор), поживи в нашем доме, в котором всего довольно: наготы и босоты извешены шесты, а голоду и холоду амбары стоят. Пыль да копоть, притом нечего и лопать». Погодя немного, они на чёрную работу пошли.
Офицер от открытий тайн воровского мира часто переводил дух и просил ещё раз повторить. Каин повторял:
– Прислал ко мне Камчатка старуху, которая, пришедши в тюрьму ко мне, говорила: «У Ивана в лавке по два гроша лапти» (Нет ли возможности бежать?) Я ей сказал: «Чай примечай, куды чайки летят» (Подбираю время для побега вслед за бежавшим ранее товарищем.) Перед очередным престольным праздником в тюрьму пришёл Камчатка с милостыней для «несчастненьких», каждому дал по калачу, а мне – самому «несчастненькому» – аж два и при этом тихонько сказал: «Триока калач ела, стромык сверлюк страктирила» (Тут в калаче ключ от твоей цепи.) Погодя малое время, послал я драгуна (охранника) купить товару из безумного ряду (вина из кабака), как оной купил и я выпил для смелости красовулю, пошёл в нужник (заключённых выводили в сортир на цепи, при этом охранник оставался снаружи), в котором поднял доску, отомкнул цепной замок и из того заходу ушёл. Хотя погоня за мной и была, токмо за случившимся тогда кулачным боем (традиционное развлечение народа на праздник) от той погони я спасся; прибежал в татарский табун, где усмотрел татарского мурзу, который тогда в своей кибитке крепко спал, а головах у него подголовок (сундучок с деньгами) стоял. Я привязал того татарина ногу к стоящей при ево кибитке на аркане лошади, ударил ту лошадь колом, которая оного татарина потащила во всю прыть, а я, схватя тот подголовок, который был полон монет, сказал: «Неужели татарских денег на Руси брать не будут?» Пришёл к товарищам своим и сказал: «На одной неделе четверга четыре, а деревенский месяц с неделей десять» (Везде погоня, пора сматывать удочки.)
Эти увлекательные подробности из своей вовсе не славной жизни диктовал Ванька Каин офицеру тюремному долгих восемь лет. Точно неизвестно, был ли один такой офицер, или их было несколько – вероятно последнее, но всем прелюбопытна была сия работа – нарочно-то и не придумаешь!
В образ вошёл малый – все места остановок в рассказах знал, точно с этого места дальше рассказывал, всё интереснее и забавнее становилось повествование. За долгие годы отсидки почти всё поведал мемуарист Каин служивой братии, как однажды его срочно вызвал к себе сам Любрас, уже еле ходивший и постоянно кашляющий:
– Ну что, писатель каторжный, всю душу бумаге исповедал? Приказ пришёл, которого я, впрочем, ждал. Да… Тебя, стало быть, от нас переводят далече-далече. Благодарствую за порядок в тюрьме, образованный тобою, да за помощь денежную старости моей, храню её как зеницу ока. Кого вместо себя поставишь вором при законе, того и я признаю. Кого, Каин?
Не пришедший в себя от услышанного Ванька Каин не сразу ответил:
– Герасима, кого ещё. Правда, лют дюже, да здесь то и нужно.
Переминулся