Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших. Артем Драбкин
Два из них моему экипажу удалось сжечь. Но постепенно, неся потери, мы откатывались в городскую черту. Танки были, Тракторный завод продолжал выпускать машины почти до конца сентября. Но использовать танки массированно мы не могли. Обычно рассредоточивались по две-три машины на разных участках для поддержки пехоты. Если танк подбивали, то его окапывали, превращая в дот. А вот немцы перли танковой массой. До сих пор помню бой за силикатный завод, очень тяжелый бой был, когда собрали вместе бригаду подполковника Удовиченко и полковника Кричмана для отражения атаки южнее Тракторного. Там немцы пустили на нас одновременно 150 танков. С этого боя мало кто вышел живым и у нас, и у немцев. Поначалу даже не было сплошной линии фронта – не поймешь, где противник, а где свои…
Человек в Сталинграде жил три дня максимум. Я не успевал даже познакомиться с новыми экипажами, как люди гибли. Один экипаж запомнился. Командир был лейтенант 18-ти лет, фамилия его, если помню правильно, Гершензон. Лицо у него было такое одухотворенное. Я даже подумал: «Если выживет, после войны поэтом будет». Через две недели их убило при бомбежке. Принесли планшетку этого лейтенанта, а там тетрадка с его стихами. Строки одни запомнились: «Придем мы к Сталинграду стариками, чтобы у Волги юность вспоминать…» В танкисты набирали людей отборных, как тогда говорили, «проверенных на чистом спирте», но порой даже мы испытывали страх. Огонь был таким смертельным, что, когда нас подожгли, экипаж боялся выскочить из горящего танка. Механик-водитель был сразу убит, когда выбирался через свой люк. Пришлось силой и матом в дыму выпихивать из танка ребят. Первый проскочил удачно, второй ранен в руку. Я покидал машину последним. Отполз метров на десять, и тут танк взорвался… Раненые не покидали своих товарищей. И мы, и немцы осатанели до такой степени, что, казалось, с обеих сторон воюют смертники, мечтающие побыстрей отправиться на тот свет. Помню, нашему комиссару батальона, моему тезке и земляку, оторвало ногу, и ночью его должны были переправить через Волгу. Комиссар лежал с бледным, обескровленным лицом, по которому текли слезы. Мы пришли на берег проститься с комиссаром. Он сказал: «Не от боли плачу, ребята, а от обиды, что не могу дальше фашистских гадов убивать! Прошу вас, добейте немцев!»
К пехоте как-то пошел – договориться о взаимодействии перед атакой. Дом четырехэтажный, руины стоят. Вдруг внезапный прорыв немецкой штурмовой группы, немцы нас загоняли наверх, забрасывая гранатами. Все патроны своего ТТ расстрелял, взял у убитого бойца винтовку… Из подвала мы отступили на четвертый этаж, пока нас всех не перебили. По обгорелой водосточной трубе я сумел спуститься вниз. Человек десять немцев стреляли в меня в это время, но просто чудо! – ни одна пуля не задела меня… Ночью отбили этот дом обратно и нашли еще одного выжившего пехотинца. Он был тяжело ранен, лежал без сознания и немцы приняли его за убитого…
Придали нас как-то курсантскому батальону, вроде Грозненского пехотного училища, для огневой поддержки. В атаку