Ружьё. Лейла Лаверна
себя. Да это было и не так уж важно, общались мы еще реже, чем виделись.
– Одиночество – удел пустых людей, выбравших добровольное заточение в бетонных коробках среди таких же пустых и одиноких людей.
Это было самое длинное предложение, когда-либо слышанное мной из его уст. Обычно он ограничивался пятью словами.
– И тебе никогда не хочется поговорить с кем-нибудь?
Он лишь покачал головой.
– И ты никогда не скучаешь по удобствам?
– Каким?
– Ну… Нормальный туалет, мягкая постель, холодильник, телевизор…
Широким жестом он обвел комнату.
– Что ты видишь? – спросил он меня.
Я еще раз осмотрелся. Обычная обстановка: «стенка» из шкафов, в которой напоказ выставлен лучший сервиз, украшенный позолоченным орнаментом, и всякие безделушки. В закрытых шкафах прятались лекарства, одежда, кипы журналов с книгами и остальное нехитрое имущество. На столе-книжке стоял массивный черный ящик телевизора. Перед ним два кресла, между которыми втиснут журнальный столик. Один ковер украшал стену, другой – пол.
Ничего необычного или выдающегося. Я видел эту комнатку сотни тысяч раз, мог ориентироваться здесь с закрытыми глазами. Все вещи всегда лежали на своих местах, в идеальном порядке. Если я оставлял что-то не там, где оно должно было быть, вещь эта магическим образом перемещалась на свое место.
– Ничего такого, – пожал я плечами. – Обычная обстановка любой квартиры. У моих друзей все точно так же.
– А я вижу лишь мусор.
Я осмотрелся еще раз. Пожал плечами и ушел на кухню, конструировать себе бутерброд. Продолжать разговор с этим диким человеком было бессмысленно.
Тот ужин я запомнил на всю жизнь. Я сидел и смотрел в тарелку с пюре и большой аппетитной котлетой, сочащейся жиром. Ужасно хотелось есть, но я никак не осмеливался воткнуть вилку в аппетитное произведение кулинарного искусства. Мне мешало постоянное ощущение напряжения, заполняющее скромную кухоньку. Я будто сидел в одной клетке с огромным питоном и обезумевшим от боли бабуином.
Мать попеременно то выла, то причитала, то умоляла его, падая на колени и обнимая его ноги. То вновь возвращаясь на свое место. Слезы текли по ее щекам и падали в остывающую картошку.
Мне было так стыдно за нее и так жалко картошку, которую теперь ждала только одна судьба – мусорное ведро. Никто не смог бы справиться с поеданием такого количества соли. Мне хотелось выйти из квартиры и никогда не возвращаться туда больше.
После этого ужина Дымов Анатолий Владимирович взвалил на свои плечи неподъемный – с моей точки зрения – рюкзак и погладил меня по голове.
– Не будь лапшой и не доверяй никому, кто понимает человеческую речь и может на ней изъяснятся.
Это было второе и последнее длинное предложение, сказанное им, прежде чем он навсегда исчез в дебрях тайги.
Мы так и не узнали его дальнейшую судьбу. Ружье, подаренное ему отцом на рождение сына, лежало сейчас у меня на коленях.