Грань искупления. Анастасия Стер

      Пролог

      2013 год,

      Город Трэйси, штат Калифорния.

      – Вам тоже не нравится классицизм в живописи?

      Я испуганно поворачиваю голову в сторону, и вижу рядом с собой темноволосого мужчину в строгом деловом костюме. Кажется, что одни только золотые запонки стоят больше, чем все мои кроссовки. Он выглядит таким статным и взрослым, что мне начинает казаться, будто я несмышленый ребенок, заглянувший сюда по ошибке. Летнее платье, которое я люблю всем сердцем, теперь кажется каким-то безвкусным, а сандалии на ногах – дешевкой.

      Я сильно удивляюсь его присутствию здесь, потому что уже несколько лет этот зал пустует. Сюда прихожу только я, а остальные люди обычно обходят его стороной.

      – Почему вы так решили? – задаю ответный вопрос. Рука неконтролируемо тянется к волосам, чтобы поправить прическу или убрать несуществующую пылинку. Затем она торопливо опускается на шею, начиная почесывать и поглаживать кожу – выдаю свое волнение с головой, но не могу это контролировать.

      – Я заметил, что картины Баттиста вы обходили стороной, даже не взглянув в ту сторону. Хотя «Пир Клеопатры» собрал вокруг себя, кажется, половину этого города. – Он улыбается, глядя прямо на меня. Его глаза непонятного и необычного цвета превращаются в растопленный шоколад, обжигая и согревая. Руки спрятаны в карманы брюк, а спина остается идеально прямой.

      – Ну, сказать честно, классицизм со своей строгостью форм и четкими элементами, надоедает. Мы же буквально живем в нем, видим каждый день, так зачем же любоваться этими картинами? Я предпочитаю экспрессионизм.

      – Из-за буйства цвета?

      – Из-за чувств художника. Они показывают свое мироощущение, позволяют заглянуть в душу, потрогать обнаженное сердце. Это более интимно и значимо. Не каждый способен на такое.

      Когда я говорю об искусстве, вся моя робость и нерешительность испаряется в воздухе. Вот и сейчас, рядом с этим мужчиной, я забываю о явном классовом различии между нами. Мне кажется, что мы стоим наравне, и говорим на одном языке.

      – Значит, ваша стихия – хаос? – Он прикладывает руку к подбородку, полностью разворачиваясь ко мне. А я просто не могу не отметить красоту его кистей, аккуратность ногтей и всю ту эстетику тела, которую он демонстрирует своими короткими движениями.

      – Хаос, который граничит с безумием, – отвечаю я, позволяя губам растянуться в улыбке.

      – Искусственно созданное безумие однажды может сыграть злую шутку с создателем: его душа будет отвергать порядок.

      – Именно поэтому существует несколько направлений в искусстве. Невозможно рисовать Бога, когда твоей душой управляет Дьявол. Нельзя нарисовать и искусственное безумие: ты либо знаешь, что это такое, либо нет.

      – А вы знакомы с ним?

      – С Дьяволом или с безумием?

      – Это синонимы.

      Я оставляю вопрос мужчины без ответа, хотя, кажется, он и сам все понимает. Он смотрит на меня слишком пристально, словно видит насквозь. Мое молчание означает для него все то, что нельзя передать словами. Под его пристальным темным взглядом я чувствую себя обнаженной, растерзанной, но такой красивой. Я чувствую себя той, кого больше нет. А, может быть, никогда и не было.

      Но, что самое главное, смотря на этого темноволосого мужчину, я хочу взять краски в руки. Я хочу рисовать, используя его дорогой костюм в роли палитры. Он ощущается, как вдохновение. Как муза, которая возносит тебя на вершину. Он чувствуется, как победа. Как страсть. Как огонь, чье пламя может убить тебя. И почему-то я хочу получить ожог.

      – Я Адриан, – говорит он, все еще глядя на меня так, будто во всем выставочном зале я главный экспонат.

      – Зиара. – Первая протягиваю руку, нарушая все правила этикета и приличия. Но мне необходимо дотронуться до него.

      И как только его большая сухая ладонь обхватывает мою, я чувствую разряд тока. А еще я чувствую то, что называется возбуждением. Только не в физическом плане, а в духовном, высшем его проявлении. Разум, сердце и душа обнажают свои нервные окончания, побуждая меня к действиям.

      – Я хочу нарисовать тебя, – шепчу я, находясь под гипнозом его невероятно чистого и строгого лица.

      – Боюсь, что из меня получится очень плохой натурщик.

      – Тело