Приди в мои сны. Татьяна Корсакова
решая, нужна ли ему чужая боль, не захлебнется ли он этой чернотой, но Евдокия умирала, и Федор решился.
Было больно. Он чувствовал то же, что чувствовала она. Все то же, кроме страха смерти. Бесстрашие сделало его крепче, вселило уверенность, что он сдюжит, заберет боль, каплю за каплей, оттащит Евдокию от последней черты и дальше, если немного потерпит, вырвет боль с корнем, черным, длинным корнем, который пророс в сердце и теперь змеился по сосудам.
Наверное, у него получилось, потому что пепельного цвета кожа начала наливаться жизнью, а плотно сжатые губы порозовели. Хорошо, если так. Пусть хоть кому-то от него достанется что-то хорошее. Он готов поделиться жизнью. С него не убудет. И все-таки он не справился с чернотой, она навалилась со всех сторон, сбила с ног, потянула вниз, на самое дно…
На дне было тихо, и Федор обрадовался этой тишине, привалился спиной к валуну, закрыл глаза. Ему требовался покой – ничего больше. Отлежаться, отдышаться в единственном месте, где до него не могли дотянуться живые, а мертвецов он перестал бояться уже давным-давно.
Если в Нижнем мире возможен сон, то Федор выспался. Закрывал глаза почти мертвым, открыл живым, улыбнулся щекотному прикосновению к щеке невидимого ласточкина крыла, прижал ладонь к лицу, подольше сохраняя это прикосновение.
– Я найду тебя, Айви, – может, сказал, а может, только подумал. – Я буду искать тебя, насколько хватит моих сил.
И желтые огни в черной пещере мигнули, напуганные его решимостью, его одержимостью, а потом истончились, превращаясь в светящийся лабиринт, пронизывающий глыбу острова насквозь – от поверхности до самого дна озера. Федор знал, что это. Здесь, в Нижнем мире, знание просачивалось в него исподволь, с озерной водой. Пещеры и трещины в недрах острова. Одну из таких пещер однажды показывала ему Айви. Вот только он до сих пор не нашел туда дорогу. Стало бы легче, если бы нашел? У Федора не было ответа на этот вопрос.
Его разбудил солнечный зайчик, рискнувший спуститься за ним на дно Нижнего мира, и Федор открыл глаза. Солнечный луч пробрался в охотничий домик, расплескался по столешнице, как пролитое молоко, запутался в выбившихся из-под платка волосах Евдокии. Она не хлопотала привычно у печи, она сидела и ждала, когда он, Федор, проснется, и, дождавшись, улыбнулась робко.
– Как ты, Игнат? – спросила вместо приветствия.
Хотел бы он сказать – хорошо, но врать Евдокии не имело смысла.
– Как прежде. А вы?
– Я лучше, чем прежде. Многим лучше. Благодаря тебе. – Она подошла, погладила его по голове.
– Ну, – он выдавил из себя улыбку, из последних сил сдерживаясь, стараясь не уклониться от этой ненужной, все усложняющей ласки, – значит, теперь мы квиты. Вы спасли меня, я – вас.
Говорить не хотелось, а хотелось есть. Дико, до судорог в голодном желудке. И Евдокия поняла его без слов, принялась накрывать на стол.
– Дойдешь до стола? – спросила, не оборачиваясь. – Или лучше в постель подать?
– Обижаете, тетушка. Дойду.
Он увидел, как дрогнула