Мрак воспоминаний. Сергей Михайлович Матвеев
в ботинки им пока не грозило. Не грозило до тех пор, пока заправленная штанина не выбьется из голенища.
Перебравшись через останки забора, они угрюмо шли между рядов. Гранитные плиты, как почетный караул, приветствовали важных гостей. Остановиться пришлось около относительно благопристойного памятника с слегка выцветшей, но всё ещё более-менее просматриваемой фотографией девушки, которой на вид лет 26–27. У изголовья могилы росла аккуратная стройная сосенка высотой метров в четыре-пять. Отец скинул большой рюкзак с плеч, потянулся, взглянул на сосну, а затем направив взгляд куда-то в никуда проговорил чуть слышно:
– Здравствуй, радость моя, – сказал вроде тихо, но сын услышал сквозь порывистый ветер его приветствие, а затем сам поздоровался, только про себя.
Сосна у изголовья появилась будто сама собой, специально ее никто сажать не собирался. На годовщину смерти мать покойной – старушка с белёсыми глазами, в которых давно не было ничего кроме бездны безразличия (вся родня и соседи иной раз сомневались, что она способна видеть хоть что-то) разглядела то, что не мог заметить ни один родственник – а именно маленький росточек, продирающийся к солнцу через траву. Минуло семь лет, и росточек превратился в небольшое деревце, на которое сейчас смотрел отец, не веря в то, что прошло уже столько времени, а он так и не может до конца ее отпустить.
После минутного колебания он подошёл к плите и аккуратно начал смахивать автомобильной щёткой хлопья снега, обнажая православный крест, имя и такие недолгие годы жизни его любимой. Сын же стоял на месте с комком в горле, не зная, что ему в данный момент делать и говорить. Когда он в детстве ходил с бабушкой на кладбище, она крестилась и подолгу разговаривала с могильными камнями, будто с живыми людьми, спрашивало о их делах, рассказывала о своих и просила, чтоб они подождали ее. Все это тогда не казалось чем-то странным, в этом прослеживался некий ритуал, а поскольку до некоторой поры ему не приходилось терять близких людей, то невдомек было заметить на лице у бабушки горя и тоски, когда она смотрела на фотокарточки людей, которых привыкла видеть перед собой живыми. Отец же его был не такой, слов от него он вообще никаких не ждал сейчас. «Здравствуй, радость моя» – это его первое ласковое выражение, которое ему пришлось услышать за всю совместную с ним жизнь. От этого было не по себе, чувствовалось нечто такое, будто все понарошку и не по-настоящему. Между ними не было принято делиться чувствами или показывать их. По крайней мере чувствами любви и заботы. Не то, чтобы отец и сын не любили друг друга, просто иначе это выражали – не так, как все нормальные люди. И всё происходящие выглядело дико, хотелось умчаться отсюда как можно скорее, не возвращаясь никогда.
На освободившемся от снега участке памятника готическим шрифтом была напечатана эпитафия – Memento Mori. Сыну где-то приходилось уже это слышать, но смысл был ему неведом. Заметив его пристальный вопросительный взгляд, отец сообщил смысл данного