Восьмой дан Владимира Путина. Дмитрий Выдрин
к этому других. Он постоянно измеряет и изменяет социальную гравитацию вокруг себя, хотя бы частично замораживает неуемные движения всех желающих услужить власти.
Это очень необычно, и, следовательно, рождаются слухи о его «великих загадках», о его «хитрых планах» и о прочих тайнах его характера, души и предназначения. Хотя вряд ли он тайный буддист, постигший плодотворность недеяния. Скорее, он интуитивный снайпер, который знает, что в бою неподвижность одиночки более смертоносна, чем самое стремительное движение целого отряда… Впрочем, это уже философия. Но тайна остается.
Когда-то я участвовал в организации встречи тогда еще премьера Путина с очередным украинским премьером. Путин стоял, молчал, кивал головой. Его коллега шумно двигался, убеждал, красноречиво рассказывал. Рядом со мной одна украинская журналистка тихо сказала: «Встретились две подводные лодки. Наша, вроде бы, подняла перископ, а оказалось, что она всплыла сама, а их, вроде бы, всплыла вся, а оказалось, что это только перископ»…
На одном из валдайских форумов, который проходил прямо на президентской даче, перед нами выступал сам гостеприимный хозяин. Прямо перед его выступлением на сцену вышел начальник охраны и сказал, что тут, мол, все по-свойски и поэтому можно не выключать мобильные телефоны (как обычно на встречах с другими мировыми лидерами), и если кто захочет во время выступления выйти в буфет или в туалет, то без проблем.
Но никто почему-то не вышел, и ничьи телефоны почему-то не звонили – может, участники понимали, с кем пришли на встречу… Он просто «врач катастроф» или единственный пока на земле «лидер катастроф». Он уже слышит гул предстоящих потрясений, он всегда «стоит в проеме», он собирает силы, чтобы потом вытаскивать мир из-под обломков. А пока еще тренируется слушать время – для отдаления неизбежного и подготовки к будущим потрясениям.
Метафора возможностей – «ванский кот»
Когда-то я занимался интересной – или, правильнее сказать, экзотичной – задачей. Благодаря раннему Паустовскому я был заинтригован Турцией, а точнее – турецким образом жизни, ментальностью, своеобразием национального характера, фантомными болями по отсеченным пространствам Османской империи.
Меня еще в студенчестве заворожил один образ из его короткого рассказа. О том, как турецкие рыбаки в короткие и ветреные зимние дни сидят на берегу моря за чашечкой кофе и по очертаниям и расцветке облаков предугадывают будущие уловы, погоду, саму жизнь.
Я потом много ездил по Турции, жил в этой необъятной стране и все искал забытую рыбацкую деревушку, где живут отстраненно, углубленно и бесконечно – как дервиши, а не как шумливые, суетливые зазывалы дешевых забегаловок. Деревеньку я, конечно, не нашел, но наткнулся на загадку, интригу явной двойственности турецкой души. Как политолог по профессии я явно почувствовал эту сумрачную двойственность в душе почти уже вечного лидера Турции Реджепа Эрдогана.
У меня даже возникла идея написать