Скорбная песнь истерзанной души.
вероятно от резкого пробуждения, этого не произошло. Так что мне оставалось понемногу приходить в себя и поражаться тому, насколько беспокоен мой разум, какие ужасы таятся в отдалённых его уголках.
В реальном мире, ну или в том, который принято считать реальным, к которому все мы привыкли, меня встретила ночь. И она была не одинока. У окна, что выходило на передний двор стояла моя мать. Она что-то высматривала в том окне, словно в нетерпении ждала кого-то. Хотя сквозь мои не разглядишь вообще ничего. Мама облачилась в длинное платье кремового цвета, на шее у неё висело ожерелье из жемчуга, или чего-то, что выглядит как жемчуг, которое она без конца теребила. В таком виде я и похоронил её тридцать четыре года назад. Рядом с ней в самом тёмном углу в кресле сидел отец. Он держал маму за руку, но смотрел лишь прямо перед собой, и время от времени снимал свои очки и держа их на вытянутой руке, щурясь, проверял, нет ли на них пятнышка, скола или трещины. Затем, убедившись, что всё в порядке, надевал их обратно.
На полу, совсем рядом с диваном, по-турецки сидел Роберт. Мой старый друг, мой лучший друг. Им он был когда-то. И сейчас выглядел в точности так, как во времена нашей юности, ещё до событий, разрушивших наши жизни. На нём тёмно-серая футболка с принтом группы The Doors, бежевые шорты и красная кепка козырьком назад. Единственное, что казалось мне необычным, и от того несколько пугающим, его вдумчивость, погружённость в себя. Роберт был скорее беспечным, легкомысленным. В те годы уж точно. А тут он сидел, положив руки на колени, и немного покачивался, словно пытался сосредоточиться на каких-то мыслях, или же прогнать иные. Настоящий Роберт не стал бы так делать, и потому мне не хотелось смотреть на это, представшее передо мной в его облике.
Я отбросил плед, сел, протёр глаза. Взгляд мой упал на широкую арку, ведущую в кухню и обеденный стол, который я никогда не использую по назначению. За столом сидела Тори и что-то записывала на листке бумаги. В какой-то момент она оторвала взгляд от листка, стала грызть кончик карандаша или ручки, я не мог разглядеть, чем именно она пишет, и стала задумчиво смотреть в сторону (туда, где сидел я), не шевелясь, двигая лишь глазами. Потом она вновь что-то записала. И вновь оторвалась от листка и принялась думать. И так снова и снова и снова…
Я медленно встал с дивана, вокруг которого беспокойно носилась Жизель – девушка Роберта. На ней было бордовое платье чуть выше колен, в руках – букет белых георгинов, который она прижимала к груди. Жизель выглядела ошеломлённой. Мне было особенно странно видеть её. В случае всех остальных, я бы мог назвать примерную, гипотетическую, более-менее логичную причину их появления. С Жизель, однако, даже такой причины я найти не мог.
«Может они здесь парами? – рассуждал я. – И если я связан с кем-либо, то появляясь здесь, он приводит с собой того, кто дорог ему больше всего».
Стоило мне подумать об этом, как в голове тут же пронеслось:
«А вдруг и Ванесса здесь?»
– Нет, нет, нет, – бормотал я, потирая лоб, – лишь бы только