Лотерея. Мила Маце
ногах прошла в детское отделение патологии новорожденных. Лина, оказавшись в светлом просторном помещении с кучей кувезов с младенцами с датчиками, что постоянно пикали, сразу нашла своего, будто знала куда идти, чувствовала. Она подошла к нему, схватилась руками на край кувеза, чтобы не упасть и всмотрелась усталыми и заплаканными глазами в лицо своего сына, которому было чуть больше суток от роду. Малыш мирно сопел, у него были припухшие веки и губы, на щеках виднелся румянец. Сквозь сон он смешно двигал губами, будто искал материнскую грудь. Она потянула руки, чтобы прикоснуться к нему.
– Куда?! – строгая медсестра прошипела из-за спины Лины, – не положено!
Лина в испуге одернула руки обратно к себе.
Внешне малыш Лины был чистый ангел, которых рисовали художники средневековья с луками и стрелами на белых облачках, он выглядел здоровым, но тогда бы он не был здесь. Лина это уже точно понимала, хоть ее малыш и не был окружен таким огромным количеством датчиков как некоторые другие младенцы.
– Что с ним не так?
– Врач придет в семь утра, тогда с ним и поговоришь и решишь…
Лина посмотрела на медсестру средних лет, на лице которой была отражена то ли строгость, то ли печаль – слишком много лет она работала в отделении патологии младенцев.
– Что решу? – губы Лины дрожали, ей пришлось совершить большое усилие над собой, чтобы произнести этот короткий вопрос.
– Будешь ли забирать его, – сухо отрезала очерствевшая за годы работы медсестра.
Лина молча кивнула, не хотелось ей сейчас ничего говорить вслух. В моменты сильного своего волнения ее голос становился высок и тонок, пискляв. Она знала о себе это. И знала, что в такие моменты она выглядела глупее и слабее, чем была, а теперь, будучи матерью особенного ребенка, она не могла себе позволить даже выглядеть слабой и глупой. С тех прошло так много лет, и много слез и много боли. Лина не сдавалась. Да, внешне она уже не была той задорной, яркой, смешливой девушкой. Она осталась тонкой и стройной, но больше не звенела как струна. Да и стройность не была результатом активной и веселой жизни, скорее нервной. Лина часто занималась самокопанием, пыталась понять, где она кого так обидела, чем прогневала Бога или еще кого и почему теперь несет этот крест, почему этот крест несет и ее сын, но не муж. Нет. Он точно нет. Он сумел построить свою жизнь таким удобным образом для себя, что главная боль его как родителя полностью отошла на второй план. Он не проявлял холода к сыну внешне, но всегда был занят, в работе, в командировках. А, если жизнь и давала ему возможность остаться дома, побыть с семьей, Анатолий всегда был будто отрешен. Сына он воспринимал исключительно как инвалида, личность в мальчике не видел, лишь калеку на коляске и относился соответственно.
– Поиграй с ним, он скучает по тебе, – с мольбой обращалась Ангелина к мужу.
– А во что с ним играть?