Красная Поляна навсегда! Прощай, Осакаровка. София Волгина
кто? Кто-нибудь!
– Из парней, что ли?
– Ну да, не из девок же, – с легкой издевкой повторила та и выжидательно посмотрела в лицо сестре.
– Нет, никто не нравится, – спокойно ответила Марица. Бросив вытирать стол, с понимающей улыбкой на губах, она подошла вплотную к Марфе.
– Никак ты у нас успела влюбиться, девушка? Сколько тебе лет? Четырнадцать? Ну дак рано тебе о парнях думать. Кто это тебе голову вскружил? – скороговоркой проговорила Марица и пытливо уставилась сестре в глаза. – Ну, говори, кто?
Марфа отскочила от нее как ужаленная:
– Ты, что, Машка, отстань! Что ты тут придумываешь. Это я у тебя спрашиваю, а ты на меня переводишь. Тоже, придумала, – оглядываясь на нее и отряхивая платье, как будто к нему что-то прицепилось, недовольно пробурчала Марфа.
– Ну, ну, – Марица закатила глаза, как бы вдумываясь, кто же это мог быть? – Ага, знаю! Это Дуськин старший брат.
Марфа вспыхнула от испуга, что сестра почти точно указала на ее присуху.
– Сдурела, что ли? Он старик против меня. Ему лет двадцать, – запальчиво принялась она оправдываться.
– А, так все-таки кто-то есть. Не он, так другой, – продолжала наседать Марица.
– Слушай, Машка, ну что ты прицепилась. Уехал твой любимый, теперь никто тебе не нравится. И мне никто не нравится. Успокойся. Нужны они мне! У меня все впереди. Это у тебя все на подходе, – поддела она сестру. Марица уже мыла посуду. Глянув на сестру косым взглядом, она, с иронией, бросила:
– И все-то ты знаешь, Марфуша!
– А то!
Марфа поскорей выскочила во двор. А то еще заставит Что-нибудь делать с ней в доме. Нет уж, лучше она за водой сходит. Марфа ухватила два побитых, потерявших форму ведра и пошла на угол переулка к колодцу.
Больше не пришлось встретиться любезным подругами: как только Христопуло построили в Бзыбе дом и начали оформлять на него документы, выяснилось, что хоть и кончилась война, но все-равно все греки, чеченцы, ингуши и другие депортированные народы, не имеют право выезжать с мест высылки.
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» – печально скосив глаза, скорчил рожицу при таком известии Яшка-Генерал и многозначительно оглядел все семейство. На мать было больно смотреть: она смотрела неподвижно и обреченно куда-то в пространство. Остальные тоже повесили носы. Еще бы: столько непосильного труда всей семьи вложено в этот дом, а теперь люди из милиции требовали их отъезда. Теперь им следовало было продать свое жилье и, конечно же, за бесценок. Спасибо, покупатель нашелся. Многие осакаровские знакомые, хорошие люди, конечно, говорили перед их выездом, что рискуют, что разрешения на возвращение в родные места не было. Но им не верилось. Казалось, что это просто задержка, и пока они определятся на месте, будет и разрешение. Ну как теперь быть, что делать? Был бы язык, были бы грамотны, может и добились бы разрешения остаться, но ничего этого у них не было. Горечь и новое разочарование душили семьи Саввиди и Христопуло. Пришлось им ехать назад. Ксенексолца и Роконоца тихо кляли свою жизнь и всю советскую власть во главе со Сталиным.
Роконоца