Всё зло земное. Дарина Александровна Стрельченко
ручьём ссыпались в карманы. Иван поднялся. Сунул задворенке резан[29] и пошёл из конюшен.
– Кафтан отряхни, милок. Да умылся б ты!
Иван одёрнул полы, провёл ладонями по плечам, смахивая солому. Пахло от него крепко: сладким сеном, конским потом. Но прибраться, умыться? В покоях царицыных напомажено да надушено – поди и не заметит.
Вошёл Иван в чёрные сени. Не снимая сапог, зашагал по лесенкам да коулкам[30], кутям[31] да переходам к широким ступеням, к золочёным царским покоям. У высоких дверей остановился. Вспомнилась матушкина горенка, светлая, с золотой лучиной – той матушки, родимой, оставшейся в памяти запахом таволги[32], тёплыми руками. Вспомнилась – и обернулась туманом из-под дверей царицыной горницы. Про царицу шептались, мол, ведьма облачная, околдовала царя. Так же и про его матушку говорили: ведьма, мол, травяная да провидица. Царь-батюшка поехал по осени, царевичем ещё, стрелу свою искать. Вышла ему навстречу девица: стан – лоза, глаза – звёзды. Года не прошло – появилось во дворце дитя; рос царский сын быстро, лицом красавец, смекалкой скорый. Храбрый, ловкий, письму выучился, с гостями заморскими молвился на чужих наречиях – с теми лишь, правда, кто добраться смог до Крапивы-Града по охваченным войною землям, по Журавлиной дороге, вдоль которой жгли леса и сёла лютые душегубы.
А потом померла матушка, и совсем тёмные времена настали. Батюшка Ивана никуда не отпускал от себя, так и пересидели вдвоём в тёмной горнице зимние вьюги, чёрные метели. Сколько лун минуло, прежде чем окутало стольный град туманом и явилась сизоглазая Гнева. Поразвеялась наконец батюшкина тоска, женился второй раз, родились братья: богатырь Ратибор, красавец Драгомир. Снова батюшка улыбаться начал. Всех сыновей любил, но его, Ивана, – особо. Ему прочил царство, его готовил в наследники. Да только сам Иван слышать не хотел ни о каком престоле, думать не хотел ни о каком венце царском да с царицей новой никак, к батюшкиной печали, поладить не мог.
Толкнул Иван дверь, кивнул коротко, закашлялся от сладкого духа в царицыных покоях: багульник[33], ладан нездешний, свечи дурманящие. Не поднимая глаз, молвил:
– Здравствуй, матушка. В добром ли здравии?
– В добром, Иван, в добром. Заходи. – Царица поднялась навстречу, махнула на обтянутую парчой лавку. – Да дверь поплотней прикрой, ни к чему нам чужие уши.
– Что надобно от меня, матушка? – угрюмо спросил Иван. Лавка была скользкая, холодная, даром что парчу из самой Черёшни везли, а умельцы, что царице горницу убирали, – лучшие во всех Озёрах-Чащо́бах.
– Батюшка женить вас решил: тебя и братьев твоих.
«Снова?» – подумал Иван. Вслух не спросил: от царицы и без того ледяным маревом веяло. Тяжёлые занавеси, медные подсвечники словно роса покрывала.
– И что же?
– Про стрелы-то огненные-родниковые помнишь? – Царица глянула косо. – Те, что в живой воде остужают, а затем в мёртвой?
«Как не помнить. Это ты, видать, матушка, позабыла, что батюшка мне однажды уж готовил стрелу, собирался
Ре́зан – здесь мелкая монета (от «ре́зана» – денежная единица на Руси).
Коу́лок – глухой заворот, угол.
Куть – угол в избе против устья печки.
Та́волга – медоносная трава с запахом, напоминающим миндаль.
Багу́льник – мелкий вечнозелёный кустарник с резким одурманивающим запахом.