Голос из хора. Абрам Терц
и счастлив,
сынок Вася!»
Из писем с воли:
«Да и вина, видно, твоя так велика, что ничего для тебя нет».
«А я женщина молодая и темпераментная».
(Жена – мужу)
«Мама с дядей Сашей капитально поругались».
«Дядя Костя бил ее, что ничего видеть не стала».
«Раз нашлась твоя точка нахождения».
«Он уже большой, почти 6-ть лет».
Иногда кажется – время остановилось и мы летим в снаряде или ковчеге. Неподвижность совпадает с чувством полета – нет, не птицы – земли. Это же чувство поддерживает ветер. Он обдувает остров и свистит в ушах, рассекая время. Очень устаешь жить на постоянном ветру.
Когда такой ветер, то как-то понимаешь – что мы брошены в мир. Об Аввакуме невозможно рассказывать: он сам о себе все рассказал, он ввалился, как медведь, в свою яму и всю ее занял.
Должно быть, слова в старину читались медленнее и произносились значительнее. По сравнению с позднейшей убористой печатью, на странице помещалось мало знаков. Маленькая, на наш взгляд, повестушка растягивалась на волюм, и это влияло на образное и смысловое прохождение текста: он казался громаднее…
Квадратик бумаги – как решетка, сквозь которую я выглядываю.
Большие буквы в детских книжках располагают к проникновенному чтению. Помню, как, перейдя на мелкопечатный шрифт, я грустил по большим буквам, которыми так глубоко читались первые книги. Это было какое-то чувство утраты, потери – переход на взрослый язык.
Прекрасная фраза – местного сочинения:
«Вдали, смутно окрашивая горизонт, стояло оранжевое дерево».
Абсолютно литературный пейзаж взят из-за проволоки и подан глазами лагеря.
Там же:
«Человек рождается в единственном экземпляре, и, когда погибает, его никто не может заменить».
Возможно, крупицы искусства, как соль, всыпаны в жизнь. Художнику предоставляется их обнаружить, выпарить и собрать в чистом виде. При особенно удивительных поворотах судьбы мы говорим: «как в романе». В этом сквозит признание явственного несходства между пресной обыденностью и тем, что по природе своей редко, удивительно, «красиво, как на картинке». От прошедших времен, если они того заслужили, остаются по преимуществу произведения искусства. Не потому ли так часто прошлое кажется нам красочнее настоящего? На самом деле, может быть, оно было ничуть не красочнее. Просто от него краска осталась – чистая, беспримесная соль искусства.
Искусство свойственно личности, нации, эпохе и всему человечеству подобно инстинкту самосохранения. Оно присуще и жизни вообще, существованию в целом. К искусству относятся раскраска цветка, хвост павлина, лучи заката – выделяющие породу и особь вопреки нивелирующим действиям смерти. Не здесь ли связанность искусства – с полом, с продолжением рода? И не есть ли оно в этом случае брачное оперение жизни, которая в расчете на будущее наряжается и прихорашивается?..
Искусство в древности сосредоточено по двум границам человеческой жизни: