И слово было острее меча: Сказание о Тилекмате. Нурэлдик Касмамытов
нка в бурную ночь, когда, казалось, сами небеса разверзлись над древней землей кыргызов.
Мудрецы говорят, что в такие ночи рождаются герои. Но кто мог знать тогда, что крик новорожденного станет первой нотой в симфонии, которая изменит судьбу целого народа?
В те времена, когда горы еще помнили голоса древних батыров, а степные травы хранили следы копыт первых скакунов, появился среди вольных кыргызских племен молодой жигит по имени Алымбек. Появился так же естественно и неизбежно, как появляется на рассвете солнце над снежными вершинами Тянь-Шаня, как рождается весенний ветер в ущельях древних гор.
Говорили старики, что в день его рождения над аилом кружил молодой беркут, и это было знамение. Ведь беркут – не просто птица в понимании кочевника. Это дух свободы, воплощение силы и достоинства, живое напоминание о близости неба. И правда, было в Алымбеке что-то от этой гордой птицы: тот же пронзительный взгляд, та же статная осанка, то же величавое достоинство в каждом движении.
Род его, Сарыбаргы из племени Адигине, был древним, как сами горы. Старые акыны, чьи морщинистые лица напоминали складки горных хребтов, пели о подвигах его предков у вечерних костров, когда звезды спускались так низко, что, казалось, можно было коснуться их рукой. В такие вечера маленький Алымбек сидел, затаив дыхание, впитывая каждое слово, каждый звук комуза, словно земля впитывает весеннюю влагу.
Он рос, как растет молодой тополь у горной реки – стремительно и прямо, возвышаясь к солнцу. Природа щедро одарила его: высокий рост, широкие плечи, а глаза – цвета высокогорных озер в безветренный день. Но главное богатство Алымбека было не во внешней красоте. Оно таилось в его сердце, где жила безграничная любовь к родной земле, к её просторам, к её народу.
В те годы тень Кокандского ханства, словно туча перед бурей, медленно наползала на южные кыргызские земли. Российская империя была еще далеко, как далек закат от рассвета, но её дыхание уже чувствовалось в воздухе, словно первые признаки надвигающейся зимы в еще теплом осеннем ветре. И именно в это время судьба вывела Алымбека на историческую сцену, словно готовя его к чему-то большему, чем просто жизнь рядового кочевника.
С детских лет он учился искусству верховой езды, и не было в округе джигита, который мог бы сравниться с ним в умении управлять конем. Говорили, что он понимает язык лошадей, что кони чувствуют в нем родственную душу. Может быть, так оно и было – ведь разве не течет в жилах каждого кыргыза кровь древних наездников, первыми приручивших диких скакунов этих степей?
А еще Алымбек владел оружием так, словно оно было продолжением его руки. Когда он брал в руки меч, казалось, что древняя сталь поет от радости, узнавая прикосновение истинного воина. В этом тоже была своя правда – ведь оружие, как и конь, чувствует душу человека, его помыслы, его предназначение.
Время выбрало Алымбека, как выбирает беркут свою добычу – неотвратимо и точно. Да и разве могло быть иначе в те годы, когда само небо, казалось, опустилось ниже, придавливая к земле судьбы людей и целых народов? Древняя земля кыргызов содрогалась от топота чужих коней, а ветер приносил запах гари с далёких пожарищ.
От синих вод Иссык-Куля до седых китайских границ растянулась земля предков, словно огромная шкура барса, растянутая для просушки на каменных остриях гор. И каждая складка этой земли, каждое ущелье помнило звон мечей и крики батыров. Здесь, среди этих гор, веками жил народ, для которого свобода была такой же естественной, как дыхание, как бег быстроногого скакуна по весенней степи.
Но теперь с юга-запада, со стороны Коканда, наползала чёрная тень, будто грозовая туча, готовая пролиться не дождём, а кровью и слезами. Ханские нукеры уже хозяйничали в предгорьях, словно шакалы, почуявшие добычу. А с юго-востока, от китайских пределов, всё чаще доносился тревожный гул – как далёкие раскаты грома, предвещающие бурю. Китайские отряды, точно голодные волки, прощупывали границы кыргызских земель, выискивая слабые места.
В такое время каждый джигит становился воином – хотел он того или нет. Так и Алымбек надел доспехи, хотя сердце его разрывалось надвое, словно спелый гранат, упавший на камни. Одна половина рвалась в бой, к соплеменникам, на защиту родной земли. Другая же оставалась в юрте, где ждала его Айжаркын.
А была она подобна тем редким цветам, что распускаются высоко в горах – там, где вечные снега соседствуют с зелёными лугами. Такая же хрупкая с виду, но с несгибаемой внутренней силой, способной пробить каменистую почву и тянуться к солнцу наперекор всем ветрам. Красота её была особенной – не той яркой красотой, что слепит глаза, а той, что открывается постепенно, как открывается путнику величие гор по мере восхождения.
Они поженились, когда первые весенние цветы только-только начали пробиваться сквозь прошлогоднюю траву. А теперь, когда Айжаркын носила под сердцем их первенца, казалось, что сама природа благословила их союз. По вечерам они сидели у входа в юрту, глядя на закат, окрашивающий снежные вершины в розовый цвет, и молчали – каждый о своём, но думая об одном. О будущем – их ребёнка, их народа, их земли.
В такие минуты Алымбек особенно остро чувствовал