И слово было острее меча: Сказание о Тилекмате. Нурэлдик Касмамытов
рассветного неба, рука, прижатая к животу, где растёт их ребёнок, глаза, полные непролитых слёз. Комуз словно пел о ней, о её ожидании, о её вере в его возвращение. И сердце сжималось от предчувствия чего-то неотвратимого, как горный обвал, как зимняя буря, как сама судьба.
Когда отряд тронулся в путь, солнце уже клонилось к закату. Горы, казалось, приветствовали воинов: их вершины горели в последних лучах, словно факелы, освещающие путь. Где-то высоко в небе закричал беркут – может быть, это был знак, может быть, предупреждение. Кто знает язык птиц? Кто может прочесть письмена, начертанные на ветре?
В тот момент никто не знал – ни сам Алымбек, ни его боевые соратники, ни даже мудрый акын Сартбай, – что этот поход станет последним для молодого воина. Что ему не суждено увидеть, как его сын сделает первый шаг, не суждено услышать его первый крик, не суждено подержать его на руках. Судьба уже начертала свой узор, сплетая нити жизней в причудливый ковёр будущего, где смерть одного станет началом пути для другого, где личная трагедия превратится в эпическую судьбу целого рода.
Но пока отряд поднимался всё выше в горы, и копыта коней высекали искры из камней, и ветер пел свою вечную песню, и души воинов были полны решимости защитить свою землю – ту единственную землю, где человек может быть по-настоящему свободным, как беркут в небе, как ветер в горах, как песня в сердце акына.
Время в походе течёт иначе, чем в мирной жизни. Оно не мерится восходами и закатами, не считается по дням и неделям – оно измеряется пройденными вёрстами, привалами у костров, короткими схватками и долгими переходами. Так и для отряда Алымбека дни растворялись в бесконечности пути, словно струйки дыма в высоком небе над стоянкой.
Они шли всё дальше на восток, туда, где солнце встаёт из-за края земли раньше всех, где горы становятся выше и неприступнее, где даже воздух пахнет иначе – чужой землёй, далёкими снегами, неведомой опасностью. Земля здесь была такой, словно боги, создавая мир, забыли о ней, оставив лишь камни да ветер, да редкие колючие травы между ними.
Скалистые ущелья вырастали перед всадниками, как окаменевшие великаны из древних сказаний, храня в своих морщинах-расщелинах тени давно минувших времён. А потом вдруг расступались, открывая взору безжизненные степи – такие пустынные, что сердце сжималось от их безмолвия. Редкие оазисы возникали миражами – зелёные островки жизни в море камня и песка. Но даже они казались здесь чужими, случайными, как улыбка на лице умирающего.
В этих местах человек острее чувствует своё одиночество перед лицом вечности. Может быть, поэтому люди в отряде держались ближе друг к другу, а вечерами у костра теснее смыкался круг, и разговоры становились откровеннее, и песни звучали проникновеннее.
Алымбек словно родился для такой жизни – жизни воина, защитника, хранителя древних традиций своего народа. В коротких, но жарких схватках с китайскими разъездами он был подобен молодому барсу – такой же стремительный, такой же бесстрашный, но при этом