Вербы Вавилона. Мария Воробьи
с севера. Оно и вкусное, и целебное. Можно по капле добавлять в еду. Попробуйте. Это подарок.
Шемхет кивнула юноше, отчего его уши зарделись.
Когда она добралась до городских стен, уже вечерело. Солнце еще не зашло, но через час или два начнет садиться.
Шемхет миновала ворота, перешла через широкий мост, встала у дороги и огляделась по сторонам.
– Так я и знала, – сказала она было себе, а потом увидела его.
Он стоял на некотором отдалении ото всех, и никто на него не смотрел. Мимо проходили люди, проезжали крытые повозки, погонщики тянули громко ревущих ослов. Под вечер суета у ворот всегда становилась меньше, к закату человеческий ручей совсем иссякал, потому что на ночь их закрывали. Но сейчас людей было много – воины, крестьяне, ремесленники, жрецы, – и никто не смотрел в эту сторону, никто не видел мертвеца!
Шемхет почувствовала, как покрывается мурашками.
Она не хотела идти к нему, но знала: больше некому. Она – жрица Эрешкигаль, и это ее долг. То, что вывело его из могилы после смерти, было чем-то сильным и злым. Неправильностью мира, несоответствием законам мироздания. И Шемхет должна была это исправить.
Нельзя было оставлять его так, живого мертвого, наедине с его ужасным посмертием – это могло грозить всем людям, живущим в Вавилоне. Да и, в конце концов, в Шемхет еще не выветрилось сострадание к умершим. Оно больше не рвало сердце, как в первые годы работы, но она не омывала их совсем безразлично, как делали старшие жрицы, а старалась немного жалеть каждого.
Убартум, видя это, как ни странно, поощряла Шемхет, велела говорить что-то поддерживающее. Сама Убартум не говорила. Она была сухая, старая, деревянная. Давно, пятьдесят лет назад, ее звали иначе, и у нее были красивые чувственные губы и большие лукавые глаза. Но став верховной жрицей, она отринула прежнее имя и стала Убартум. И губы ее иссохли со временем, а лукавость в глазах сменилась тем тяжелым и горьким, что принято называть прожитыми годами.
Шемхет стояла, смотрела на мертвеца и ждала, когда страх ее спадет, а сострадание возрастет. И как только мера сострадания превысила меру страха, она пошла прямо к нему. Но когда она приблизилась на расстояние пяти шагов, он отвернулся от нее и медленно побрел на юг, по бездорожным холмам.
Шемхет последовала за ним. Мертвый не оборачивался, не говорил и двигался очень медленно. Шемхет старалась идти так же медленно и не смотрела на него. От мертвеца пахло землей и разложением. Шемхет был привычен этот запах, но мешало то, что он исходил от движущегося человека. Глядеть на него было тяжело, неприятно. Шемхет видела трупы и похуже, но они не двигались, не ждали у ворот города, никуда не вели.
День стремительно уходил в сумерки, а Вавилон так же стремительно отдалялся. Шемхет беспокойно оглядывалась: как она попадет в город, если ворота закроются?
Но мертвец все шел и шел вперед.
Тогда она не вытерпела:
– Куда ты ведешь меня?
Ответа