Семь ночей в постели повесы. Анна Кэмпбелл
не бойся.
Она перестала отодвигаться, но губы ее снова сжались. Он вернулся к нетребовательной мягкости. Сидони стояла неотзывчивая, хотя неровное дыхание указывало, что она далеко не безразлична. Ее сопротивление начинало потихоньку сводить его с ума.
Одно лишь сопротивление, сопротивление, сопротивление. Бесконечное сопротивление.
И вдруг, в какую-то долю секунды, это нескончаемое сопротивление растаяло. Рука ее легла ему на плечо, и со вздохом Сидони прильнула к нему. Тепло, достаточно сильное, чтобы растопить холод его сердца, окутало Джозефа. Рука на плече сжалась в ласке. Губы приоткрылись и наконец уступили медовую сладость рта. Он с наслаждением вкусил ее. Сидони оказалась восхитительной на вкус. Его язык коснулся ее языка, и он услышал приглушенный протест.
Если бы в душе у него сохранилась хоть малая толика милосердия, он бы отпустил ее. Но вкус девушки был как джин для пьяницы. Он беспечно полагал, что во время этого импровизированного урока сохранит ясную голову, но она посмеялась над его самонадеянностью. Она, которая никогда в жизни не целовалась.
В долгом неспешном исследовании погладил он ее язык, и на этот раз почувствовал слабое движение в ответ. Он издал низкий рык одобрения и подразнил ее снова. Когда Сидони неуверенно притронулась к его языку своим, кровь ударила Меррику в голову. Он, известный повеса, поставлен на колени невинным, неуклюжим поцелуем.
Да только теперь, отвечая ему, она уже не была неуклюжей. Она была сладкой, пылкой и быстро следовала его примеру. Когда язык его затанцевал у нее на губах – она сделала то же самое. Когда он втянул ее язык к себе в рот – она удивленно ахнула, затем попробовала его так глубоко и с таким неподдельным удовольствием, что сердце Джозефа заколотилось о ребра.
Но даже во власти наслаждения он придерживался стратегии. Руки его горели от безумного желания прикоснуться к ее телу, тронуть каждую выпуклость и впадинку. Но если он поспешит, то потеряет все, чего ему удалось достичь.
Жар разгорался, грозя испепелить его, и все же какой-то далекий голос напомнил ему, что это подразумевалось только как урок. Руки его расслабились, хотя он не мог найти в себе силы отпустить ее совсем. Мало-помалу он гасил лихорадочную страсть, пока поцелуй не превратился в отголосок того, первого поцелуя. Вот только теперь он знал ее вкус. Знал, какие мяукающие, прерывистые звуки она издает, уступая неизведанному наслаждению.
В постели с ним она будет неподражаема.
Он в последний раз коснулся губами ее губ, затем отстранился. Сидони пылала, губы у нее были алыми и влажными. От ее сияющей красоты сердце его запнулось. Мужчина, имеющий хоть каплю благородства, отправил бы ее восвояси с аккуратно свернутыми в сумке расписками Роберты, потому что, если она останется, Джозеф запятнает ее сверкающую добродетель. Он утянет этого ангела к себе в ад.
– Подумать только… – прошептала Сидони, подняв глаза, которые сейчас были скорее золотистыми, чем карими.
– О да. – Он улыбнулся, пожалуй, с хмельной радостью, нежели с циничной насмешливостью,