Ни стыда, ни совести (сборник). Вячеслав Кашицын
Все, что касалось меня, меня почти не интересовало. Но вот все, что касалось ее…
Я сказал: я верил, что она жива. Собственно, на тот момент не было ни подтверждений этого, ни доказательств обратного, если не брать в расчет мою странную невредимость, с одной стороны, и уверения адвоката, с другой. Но меня терзали сомнения. Были моменты, когда я был готов разбить голову о стену камеры, и даже пытался это сделать, пока не понял, что сделать это не могу и не сделаю; все же я верил, что она жива. Но тут достаточно было одного исчерпывающего доказательства того, что я убил ее – не важно, намеренно или нет, – и я бы, так или иначе, свел счеты с жизнью.
Поэтому главным вопросом для меня было: что с ней? – и именно это я решил выяснить при встрече со следователем, или кем там еще, и именно этот вопрос продолжал задавать тюремщикам, несмотря на их угрюмое молчание.
Время здесь как будто остановилось. И, когда рутинный распорядок моего пребывания в камере был нарушен, – дверь распахнулась, вошли неизвестные мне люди и указали на выход, – я даже сначала не поверил. Идя по коридорам, останавливаясь у решетчатых дверей, становясь лицом к стене, я радостно-лихорадочно соображал, как убедительней рассказать тем, к кому меня ведут, о том, что и как произошло.
Меня привели в кабинет, где за широким столом, заваленным бумагами, с компьютером и несколькими телефонами, сидел человек средних лет. Он мельком взглянул на меня, когда я вошел, и снова углубился в изучение какого-то документа. Я уселся на жесткий стул, не отрывая от него взгляда. Конвоир остановился за моей спиной. Здесь же был еще молодой человек в форме, сидящий за другим компьютером; он как раз с любопытством и, казалось, нездоровым интересом смотрел на меня.
Наконец, хозяин кабинета оторвался от бумаги, зна́ком показал конвоиру: все в порядке, и тот вышел.
Мы встретились глазами.
Как и в случае с адвокатом, между нами установилось молчание. В его взгляде сложно было что-то прочесть; он не изучал меня, не сочувствовал мне и, казалось, не подозревал; просто смотрел, как смотрел бы случайный человек.
– Как вы себя чувствуете?
Я ответил не сразу, хотя тон вопроса был благожелательный; повторялась беседа с адвокатом.
– Спасибо, хорошо.
Голос мой звучал довольно уверенно, хотя и не совсем твердо. Все-таки я несколько суток не спал, и питался сам не знал чем, и находился, мягко говоря, не у себя дома.
– Вы неплохо выглядите. Курите? – Он протянул мне открытую пачку «Явы» (я заметил, что пепельница на столе была завалена окурками, и тут же почувствовал витающий в воздухе сигаретный дым).
– Нет, спасибо.
Еще несколько минут назад я собирался с порога обрушить на него вопрос о ней, и сразу взять быка за рога, и рассказать… Но теперь почему-то отвечал коротко; это свидетельствовало, что я действительно в здравом уме – настолько, что способен быть настороже и даже испытывать подозрительность.
– Моя фамилия Пшенка, – представился он. – Пишется, как каша. Пшенка, легко запомнить. Александр