Блогер, чао!. Михаил Юрьевич Белозеров
коленку Галины Сорокопудской. Она была божественно гладкой и бархатной, как морская волна. Мирон Прибавкин осмелел и, превозмогая муки совести, повёл руку дальше, в святые святых. От ожидания у него пересохло в горле.
– Что вы там делаете?.. – спросила наконец Галина Сорокопудская, словно очнувшись.
Мирон Прибавкин замер, как кот, пойманный на сметане.
– К-а-а-к… что?.. – нашёлся он и посмотрел наверх, в её прекрасные синие-пресиние глаза. – Лампочку вкручиваю…
Галина Сорокопудская спустилась, глядя на него сверху вниз, как богиня возмездия Немезида.
– Лампочка не здесь, – показала длинным, чрезвычайно изящным пальцем, – а там, – и ткнула в потолок.
– Ах… – жутко сконфузился Мирон Прибавкин, готовясь провалиться сквозь землю, – я извиняюсь… – и путаясь в собственных брюках и стараясь не глядеть на слегка порозовевшую Галина Сорокопудская, полез на стремянку, как на Голгофу.
– Да не так… – простонала Галина Сорокопудская, Королева и подколодная змея в одном фасоне. – Дайте же!
И не сходя с места, привстав на цыпочках, вкрутила злополучную лампочку, а потом сняла его, как ребёнка, с лестницы и крепко поцеловала в губы. Оказалось, что Мирон Прибавкин решил все её проблемы один ловким движением руки. Будь что будет, решилась она и позволила себя раздеть.
– Ты мой Пуся… – сказала она так нежно, что Мирону Прибавкину горько заплакал, жена его Зинка-распустёха давно забыла, что такое ласки, к которым Мирон Прибавкин был весьма охоч, как брошенный в глубоком детстве щенок.
Под платьем на ней оказался плоский спортивный животик с острыми углами и облегченные стринги красного цвета. И это всё моё, чрезвычайно обрадовался Мирон Прибавкин, с головой ныряя в прекрасную-распрекрасную любовь, и на время забыл о всех своих несчастьях и горестях.
Во время секса им владели две мысли: как бы не опростоволоситься, ибо вечные упрёки жены Зинки отразились на его потенции, а вторая имела отношение к гостиной, где на столе осталась трёхкилограммовая жестяная банка с чёрной икрой, которой он из стеснительности так и не попробовал.
***
Галина Сорокопудская проснулась от странных звуков: в квартире стояла гробовая тишина, только где-то далеко-далеко, как на другой планете, шумела Москва, и кто-то громко чавкал в гостиной, как большая-пребольшая собака. В детстве у Галины Сорокопудской был сенбернар Гоша, он точно так же громко чавкал, когда мама наливала ему огромную чашку наваристого супа, а потом, когда насыщался в своё удовольствие и отходил от миски, роняя капли по полу, вытирала ему бороду специальной тряпкой и говорила: «Гошенька, хороший, Гошенька красавец!» И Гоша удалял, покачиваясь от сытости, к себе, на личный диванчик у балкона и дрых, свесив лапы, до вечерней прогулки с папой. Увы, Гошеньки и родителей давно не было с ней, как и не было родного плеча, на котором можно было опереться и поплакать.
Галина Сорокопудская поднялась, заинтригованная странными звуками и, даже забыв прикрыться,