Грета. Манон Стефан Рос
ходить на физкультуру, и суровая миссис Дойл, обожающая издеваться над учениками, лишь понимающе кивала. На английском Гуто Вин назвал Роджера из «Повелителя мух» придурком, а мисс Эйнион, вместо того чтобы выйти из себя и оставить Вина после уроков, лишь глубоко вздохнула:
– Пожалуй, достаточно, Гуто.
В некотором смысле это было здорово, но мне хотелось, чтобы все опять стало нормальным и мы смогли ощутить твердую почву под ногами.
Когда мама вошла в комнату, я дремал на диване с телефоном в руке. На маме была рабочая одежда, выглядела она очень уставшей, осунувшейся. Несколько секунд она не сводила с меня глаз, потом медленно потащилась на кухню, чтобы поставить пакеты с покупками.
– Все хорошо?
– Да. А у тебя?
– Даже не спрашивай. – Я услышал щелчок чайника, глухой стук дверей шкафчиков, в которые мама складывала продукты, купленные на сегодняшнюю зарплату. – Черт возьми, Шейн, разве так сложно убрать за собой? Тут повсюду крошки.
– Извини.
Она вздохнула, и вскипевший чайник издал еще один щелчок. Теперь от повисшего молчания мне стало не по себе, и я почти потянулся за пультом, чтобы включить телевизор и услышать хоть чей-нибудь голос.
– Извини, Шейни. – Я знал, что мама это скажет. Она была мастером извинений. – Встала сегодня не с той ноги.
Мама редко раздражалась, обычно у нас все было гладко. Мы никогда по-настоящему не ссорились. Похоже, у нее и правда выдался тяжелый день.
Я не сразу узнал причину ее скверного настроения. Мама приготовила ужин, и мы устроились перед телевизором с тарелками пасты с томатным соусом; густой пар призраком висел перед нашими лицами, пока мы смотрели новости. Разумеется, на экране снова была Грета. Шел репортаж о ее родителях (слезы на глазах, приглушенные голоса). Они сидели перед тем самым снимком любимой дочери, умоляя всех, кто владеет информацией, поделиться ею с полицией. Под вспышками фотокамер они выглядели растерянными путешественниками, застигнутыми грозой. Когда они молчали, возникала неловкая пауза, как будто актеры на сцене забыли свои реплики.
Я заметил, что мама перестала есть.
– Что такое? – спросил я.
– Меня от них тошнит.
Она выплюнула эти слова так, будто они мешали ей дышать и она бы задохнулась, если бы не произнесла их.
Я отложил вилку в сторону. Раньше мама никогда не сказала бы такого, особенно про родителей, у которых погиб ребенок. Она много лет убирала в доме Греты и всегда хорошо отзывалась о ее семье. Мама была хорошим человеком, одной из тех добрых душ, которые часто улыбаются и никому не скажут дурного слова – даже тем, кто этого заслуживает.
– Мама!
Она начала плакать, вернее, издала один громкий всхлип, который давно просился на волю. Я с изумлением смотрел на нее. Наверно, мне стоило подойти и положить ей руку на плечо или обнять, но я остался на месте.
– Мам?
И тогда она мне все рассказала.
Каждый