Кот. Николай Иванович Тропников
сдержанней, чем я предполагал, и я пошутил:
– Пойду поживу напротив своего дома, – с усмешкой намекнув на старый анекдот о завмаге Грише, жившем напротив тюрьмы, а потом, после ревизии, лет на пять поселившемся напротив своего дома…
То ли анекдот уж слишком устарел, то ли юмора в нем вообще было недостаточно, чтобы снять напряжение, но примирение наступило ненадежное…
Посоветовав мне остаться «в мавзолее» насовсем, жена пошла из кухни в комнату с чашкой горячего чаю, в коридорчике столкнулась с матерью, которой именно в этот момент тоже понадобилось что-то на кухне… А тут еще пес, недавно подобранный мной на улице, подвернулся им под ноги и завизжал так, будто его ошпарили кипятком… И все свалили вину на меня, и с этим приговором я и вышел за дверь.
На улице моросил осенний дождь. Набухшие облака, уже несколько дней накрывавшие небо, будто терлись о крыши домов, навалившись на них своей тяжестью, и закатанная асфальтом земля, казалось, прогибалась под давлением, угрожая прорваться, как поверхность клюквенного болота под сапогом… Сам же город показался мне похожим на человека, мучающегося на смертном одре: то хрипло дышал, то молился: «Господи, помилуй! Господи…» и, теряя сознание, впадал в забытье…
Оглядевшись, я невольно втянул голову в воротник черного плаща с капюшоном и поежился. Вспоминались просмотренные за день рукописи, но ничего в них не утешало, лишь в нескольких небольших новеллах было что-то светлое, но кто услышит тихий голос во время драки, когда все взорвалось и все орут…
Мысль о драке мелькнула по поводу событий, почему-то именовавшимися перестройкой. И я опять поежился…
Пропустив на перекрестке несколько машин, обдавших лицо водяной пылью, я пересек трамвайные пути, неуютно остро блеснувшие под фонарями.
* * *
Стальная дверина с двумя тугими пружинами скрипнула так, что вызвала ощущение зубной боли и тяжко ухнула за спиной. Стеклянная стенка содрогнулась, а меня словно ударом взрывной волны вбросило в зал… Одолев небольшой порожек, что называется с поджатым хвостом, я вдруг ощутил в воздухе что-то упругое, ударившее мне в лицо, так что на миг я будто потерял сознание.
– Вот это дааа?! – вслух выдохнул я и невольно остановился, озадаченный подобно Тарасу Бульбе перед казаком, спавшим при въезде в Запорожскую Сечь. И кто-то словно прошептал: «Эх, как важно раскинулся! Фу-ты, какая пышная фигура!.. Запорожец, как лев раскинулся на дороге. Закинутый гордо чуб его захватывал на пол-аршина земли, а шаровары алого дорогого сукна были запачканы дегтем для показания полного к ним презрения…». Вспомнить Гоголя заставил кот.
Он спал слева от входа в «Кулинарию» и не уступал запорожцу ни в важности позы, ни тем более в показании полного пренебрежения к шароварам «алого дорогого сукна». Только раскинулся он не на дороге, а на острых ребрах пластинчатой батареи, под стеклянной стенкой, между раздвинутыми оранжевого цвета шторами, свисавшими почти до пола. Широкоскулая голова кота, будто чуть