Колчан калёных стрел. Евгений Лист
нагой. Глядела на витязей разудалым чёртом, тянула спесивую улыбку, и чернопламенные глаза были совершенно сухими. Отныне она не была более дружинницей, но душегубкой – душегубкой Решетовская осталась. Её собратья присягают не князю, как прочие ратные. Душегуб колено склоняет лишь перед своим воеводой да своим народом. Она же не предала никого – ни честной люд, ни Елисея.
– Входи! Входи! Входи! – закричали гарцуки.
Решетовской сунули в руки наплечник. Почти пустой – не так много вещей нажила в своей жизни дочка бражников, в семнадцать лет ушедшая на войну и пережившая два плена. Она взяла котомку в охапку, почувствовала сквозь ткань большие пучки лекарских трав – кто-то положил их, презрев все возможные правила. В другой раз Огняна порадовалась бы ратному братству, да теперь не могла. Все силы уходили на то, чтобы высоко держать голову.
Один из витязей вынул ведро, поставил его на край опалубки, протянул руку к Решетовской, но Огняна горделиво мотнула головой. Душегубы не нуждаются в том, чтобы их бережно спускали вниз. Она поглядела по сторонам, закинула голову к чуть сероватому осеннему небу и с силой потёрла лицо руками, прогоняя так и не потёкшие слёзы. Закинула на плечи свою котомку, стала на край опалубки, лихо свистнула гарцукам и бросилась вниз.
Огняна пролетела ледяную воду, больно ударилась коленом, в полной темноте схватилась за какую-то тряпку, приложилась плечом, упала, покатилась вперед и врезалась во что-то большое и относительно мягкое.
– Твою ж кикимору налево! – рявкнула темнота над ухом, и обескураженную, сбитую с толку душегубку с силой оттолкнули в сторону.
Огняна, промахнувшись мимо пнувшей её ноги, не стала хватать темноту наугад. Вскочила, тяжело дыша и пытаясь понять сразу всё: где находится, откуда ждать нападения и как, леший разбери, как она могла не устоять, а потом не ухватить ударившую её ногу?
Юнка Огняна Решетовская и в душегубском стане, и на войне прославилась девицей ловкой: могла верхом, на полном скаку уклониться от стрелы, меж мечами проскальзывала, только локон волос об острую сталь потеряв, из-под секиры в последний миг откатывалась, поединщика за колени подсекая. И всё смеялась. Теперь же – будто погасло что-то внутри, остыло, забралось холодом под рёбра, к рукам-ногам потянулось и жилы в них заморозило.
Она замерла, не решаясь двинуться. Закрыла не привыкшие к темноте глаза, прислушалась, принюхалась. Пахло жилой комнатой, с примесью чего-то слабого, но муторно-острого. Где-то – видимо, за стенами – глухо ругались трое или четверо. Рядом с Огней громко дышал кто-то один – что, в общем, не значило, что больше здесь никого не было. Решетовская открыла глаза в ставшей чуть милосерднее тьме, нашарила взглядом двигающееся пятно, которое казалось чуть светлее густой черноты вокруг. Пятно обижено засопело, тяжко вздохнуло и обреченно поинтересовалось:
– Из Колодца, что ли?
Голос женский, взрослый, усталый. Тон был такой, словно пятно мечтало в эту же секунду затолкать Огняну обратно в Колодец. Ни на маковое зерно угрозы.
– Огняна