Колчан калёных стрел. Евгений Лист
стать такой же – пустой, безвольной, не-живой. Она без конца пускала в ход острый язык и жилистые руки, вгрызалась в скудную жизнь на рудниках, будто злобная куница в хилое куриное горло. Склавины победили в войну, но война победила Жихаря. Огняну она победить не должна. Никогда не должна!
– Спят, – прошептал Жихарь полчаса спустя, когда дыхание каждого каторжанина в лачуге стало ровным и глубоким.
Решетовская, не поднимаясь на ноги, выкатилась за дверь в прохладную осеннюю ночь.
Молнии прожигали беззвучную темень, и обойти сонных вартовых сегодня ей было проще, нежели когда-либо. Два заговора берегли душегубку. Один – дабы дыхание её даже дикий зверь не услыхал, не то что идущий мимо во тьме вартовой, другой – дабы ведать молнию за миг до того, как она хлестнет по небу. Огняна куницей шмыгнула мимо дозора и беззвучно упала под стену кладовой, пережидая новую молнию. Отодвинула тяжелый камень, протиснулась в узкую щель. Убрала с дороги корзину с одуряюще пахнущим хлебом и ободрала в кровь пальцы, приваливая обратно камень.
Воровать из кладовых следовало осторожно, и потому в корзину с хлебом она даже не заглянула. Когда бы обнаружили пропажи, которые невозможно списать на крыс и мышей, стали бы искать виноватых. А что её искать, наглую душегубку с сильной волшбой, которую даже нездоровая земля рудников не слишком-то и притушила? Голодную тощую каторжанку, мелкую настолько, что без особого труда протискивалась в узкую щель? Третья лачуга от ручья, солома у северной стены, между насильником и той повитухой, что иголки нежеланным чадам в родничок втыкала!
Мешки с крупами и сусеки с мукой пахли теплом. В кромешной тьме Огня без труда нащупала пшено, наспех развязала мешок и отправила в рот целую горсть, не проронив ни зёрнышка. Из корзины репы она потянула одну небольшую, сунула под истрёпанную старую сорочку. Хрустеть здесь не стала – услышать могут. Два крохотных кусочка вяленого мяса Огняна сунула за щёки, будто леденцы. Жадно съела горсть квашеной капусты из открытой кадушки. И в поблекшей тьме увидела невозможное – поеденный мышами кусок хлеба. Огня немедленно упала на пол рядом с хлебом, покрошила ногтем надкусанный бок, чтобы было неотличимо от мышиной грызни, и всыпала в рот пахнущее помётом и шерстью крошки. Прожевала. Заставила себя остановиться. Тщательно отряхнулась, вернулась к лазу в стене. И только отодвинув камень, поняла – она просчиталась по времени. Сильно и жестоко. Над горами занимался рассвет, а, значит, на рудниках начиналось движение – вставали надзорщики, повара и кладовики – прозрачные волшебные твари, оберегавшие княжескую золотоносную жилу.
Огняна беззвучно выругалась. Наставник Любомир Волкович заставил бы её за такой промах отжиматься две сотни раз. Ах, как это было обидно три года назад, в душегубском стане-то! В настоящей жизни последнюю дурную отметку ей поставит стрела. Или петля, что вернее.
Решетовская вернула на место репу. Не вспомнила ни одного заговора, который мог бы сейчас спасти.
– Жива,