Инкунабула. Первая книга. Женя Онегина
рано ложится. В сумерках еще. Прикажешь поднять, барин?
– Поздно, пускай спит, – смилостивился я. – Только если завтра утром не будет ее в усадьбе, пеняй на себя. Никого не пощажу, услышала меня?
– Услышала, как не услышать, – недовольно прошелестела старуха. – Злой ты волчонок, не будет ей с тобой счастья.
– А она и не для меня, добрая женщина, – ответил я, про себя позабавившись такому предположению.
– Вижу, что для тебя! – запричитала старая ведьма. – Много боли ты ей принесешь, волчонок!
– Не для меня! – упрямо повторил я, а сам против воли сжал в кармане пальто дядькино письмо.
– Как знаешь, барин! В бане тебе постелю.
– В бане так в бане, – согласился я.
– И еды велю подать. Голодный же, по глазам вижу.
Я сердито обнажил клыки. Но старуха только рукой махнула и бодро заковыляла в сторону небольшого рубленного пятистенка.
Я решил не торопиться. Спрятав руки в обширных карманах пальто, я привычно потянул носом воздух и шумно выдохнул. До полной луны оставалось меньше недели. Бесконечный черный небосвод был усеян яркими ледяными звездами. Вдруг до боли в груди захотелось поймать хотя бы одну, сжать в ладони, чтобы почувствовать острые словно лезвия грани и пробирающий до костей холод иномирного кристалла… Я вспомнил, как когда-то давно, еще в прошлой жизни, мы с отцом ловили звезды в пруду, и я, будучи совсем еще несмышленым щенком, никак не мог понять, почему нельзя зачерпнуть их простым ведром.
Отец тихо посмеивался в бороду, но ничем не мог мне помочь.
– Иди, барин. Продрог ведь… – раздались из баньки причитания старушки.
– Мстислав я, добрая женщина, – зачем-то сказал я.
– Имя твое мне без надобности, волчонок. И свое тебе не скажу.
– Дело хозяйское, – усмехнулся я и, пригнув голову, переступил через высокий порог.
В баньке было тепло и сухо. Пахло сеном и цветочным мылом. А еще молоком и свежим хлебом. Пахло так сильно, что в животе заурчало, а рот наполнился слюной.
Старуха скрипуче рассмеялась, поставила на пол масляную лампу и, пробормотав что-то неразборчивое, ушла.
Я огляделся. Тесный предбанник с узким окошком под самым потолком вел в парную. В печи тихо потрескивали березовые поленья. Не для жара – для тепла. В дальнем углу я заметил две деревянные кадки, в любой из которых легко мог поместиться крупный мужчина.
На широкой лавке стояла накрытая накрахмаленной салфеткой плетеная корзина. Рядом высилась стопка тонких шерстяных одеял и жесткое даже на вид полотенце.
Я скинул пальто, стянул через голову колючий свитер. Закатал длинные рукава сорочки и зачерпнул из кадки пригоршню воды. Умылся и недовольно зафыркал, когда холодные капли попали за воротник. Подхватил полотенце, промокнул грубой тканью лицо и почти рухнул на лавку, вытянув вперед ноги в тяжелых ботинках. Хотя ступни отчаянно ныли, разуваться не хотелось. Кто знает, в чем именно заключается гостеприимство Изборской крепости, но убегать