Вихреворот сновидений. Лана Аллина
за другом, толкались, догоняя. Кружила их счастливая небесная река…
Точно шалили розовые облака совсем по-детски!
…«А-а – обла-ака, белогривые лошадки!
А-а – обла-ака, что вы мчитесь без оглядки?»
Лучисто и задорно зазвенела, засмеялась песенка советская.
Как – советская?!
Ну да, конечно! «Белогривые лошадки» – они же родом из последней трети двадцатого столетия.
Эту хихикающую песенку так солнечно пела Клара Румянова. Но она-то, Natalie, живет в девятнадцатом веке…
Как молнией, пронзает мысль: Она же Вера, а не Natalie!
Но отчего же нянюшка зовет её Натальюшкой?
Как? Снова сон? Второй – или какой по счёту? – сон Веры Не-Павловны?
Вера садится в постели. Рядом уютно посапывает муж Валерка – она и не слышала, как он вернулся ночью, – за окном просыпается день.
А Там?
Там Natalie.
…Там дом старинный с бельведером. В подсвечниках тяжелых горюнят свечи, в мути зерцала пламенея. А по залам крадется тихо-тихо зимний вечер… Уютно дрему навевая, гудят, трещат дрова в камине да шепчутся о чем-то меж собою, и головешки ей подмигивают, очами розовея огневыми… И тишина в том доме, и покой. Глубокий черный пруд, да парк, дубы, деревья вековые… Стоят они, как стражи перед домом, и тихий разговор ведут с луной. И обстановка в доме том старинная. А речь-то там, в поместье – простонародная, неграмотная – диковинная!. Там Он, Michael, ах! Что за франт! Он посвящает ей стихи, сонеты. И, точно как в романах, влюблена она по самый край души в корнета.
Вот наваждение какое! Вера крепко жмурится, виденье, с памятью души приплывшее, прогнать пытаясь…
Затем смотрит на привычную домашнюю обстановку. Ну да, это же её комната: вот кровать, стул, джинсы… А там она Natalie, и окружают ее чужие – или не вполне чужие? – люди.
…Там нянюшка родимая Платоновна, maman суровая…
Там юная дворянка Natalie изысканные платья примеряет, в ротонде о своем корнете грезит, стихи читает, и в нежных ручках у нее работа. Вышивает она гладью чудную картинку-пастораль, и жизнь ее, точно река течет, легка и беззаботна…
Сновиденье это источает тонкий аромат, оно пронизано очарованьем старомодным этим… И происходит то – когда? Не поняла она… Однако Natalie живёт не в двадцать первом столетии!
Но удивительно! Не в первый раз приходит это сновиденье.
Какой счастливый сон – он золотой!
Да непохоже все это на сон.
Осколки памяти. Души движенья…
Вера помнит тот странный интерьер, будто жила или бывала там когда-то… Колонны, бельведер…
И говорят там, в доме том и по-французски, и по-английски, а когда и по-немецки, а речь-то льется, течет рекою полноводной, плавной. И думают они и по-французски, и по-немецки… по-иностранному.
Она, Натальюшка, гуляла в парке, в ротонде ждала… Корнет… Ах, что за франт сей щёголь с усиками по имени Michael – поэт!
Жара была, и день застыл, и зной именье их палил… В ротонде он сонет читал, ему внимала Natalie.
Взметнулся